Островитяне

На площадке перед домом Аквилиев собралось опять полдеревни. Небо слегка подернулось облаками, и порой накрапывал дождь — он больше освежал, чем мешал. И Марк подумал, что небо посылает им свой сигнал: кто бы ни обитал там, в выси, боги римлян или венедов, иудейское строгое божество или этот неведомый Иисус, или все они вместе — ничего не меняется от этого для людей. Что пошлет нам небо: дождь ли, снег ли, солнечный свет — не зависит от того, какими словами мы его называем.

Но надо было исполнить обещанное и дать Алексамену привести свои доводы: почему надо позволить Даку принять эту новую веру, — а Филологу дать высказать все возражения. Марк устроился на сиденье, стоявшем на холмике, сделал знак рукой, чтобы смолк тихий гул толпы.

— Мой раб по прозвищу Дак попросил моего дозволения пройти обряд посвящения в христиане. Я еще не принял решения и хочу выслушать на этот счет Алексамена, Филолога, а затем моего раба из числа иудеев и, возможно, самого Дака прежде, чем что-то решу. Алексамен, говори.

Алексамен подошел поближе, откинул руку в риторическом жесте и начал свою речь:

— Я полагаю, досточтимый Марк Аквилий по прозванию Корвин, что нет нужды пересказывать тебе основы нашего вероучения и не хочу утомлять тебя повторением подробностей, которые ты уже знаешь. Скажу о главном.

Добродетельному и мудрому мужу подобает всегда стремиться к истине — думаю, никто не оспорит этого утверждения (Филолог на этом месте выразительно хмыкнул). Достаточно будет доказать, что наша вера — истинна. Так может, разумеется, говорить о своем учении каждый, но есть доказательства, которые не приведет тебе никто, кроме христиан.

Посмотри, с чего началась наша община. Тридцать с небольшим лет назад там, в далекой и ныне разоренной Палестине был распят на кресте один-единственный Человек, притом от Него отказались немногочисленные ученики, а вожди собственного народа осудили Его на смерть. Около стен Иерусалима Он был предан мучительной и позорной казни, на какую осуждают разбойников. Бесчисленные тысячи крестов были до него, были и после и будут, наверное, еще. От какого креста кроме этого пошло новое начало?

И посмотри, что ты видишь теперь. Камня на камне не осталось от Иерусалима, как и предсказывал Он, а Его учение, которое по всем человеческим расчетам должно было быть предано забвению на следующее же утро, распространяется по кругу земель, привлекает все больше сторонников, и ныне в самом Риме ты увидишь множество христиан, даже среди самых знатных родов. Бывало ли такое прежде? Есть ли тому иное объяснение, кроме такого: Он воистину был Сыном Божьим, умершим ради спасения каждого из людей? И что было болью и позором, стало победой, что было смертью — стало дверью в бессмертие.

Иисус учил о Царствии Небесном, оно есть уже здесь и сейчас, оно не враждебно ни одному из начал и господств этого мира, и меньше всего — блистательному Риму, и оно открыто для каждого. Потому я желал бы, чтоб каждый из здесь стоящих и вообще каждый из людей стал христианином — и ты, Марк, первым. Но не о том меня ты спрашивал, и потому замолчу об этом.

Я понимаю и твои опасения: если рабы в твоем доме будут поклоняться иным богам, чем ты сам, будут ли они верны тебе? Можно было бы много привести доводов, но я назову один. Посмотри на сестру нашу Эйрену — верно ли служит она тебе? Вот истинное христианское отношение к ближнему, исполненное веры, надежды и любви. И чем больше христиан будет в твоем доме, тем больше будет в нем мира и порядка.

Итак, если ты дозволишь, мы преподадим твоему рабу основы нашего вероучения и через некоторое время по должном испытании проведем, если будет на то воля Божья, через обряд крещения, дабы начать ему новую жизнь в Господе. Я завершил свою речь.

Марк молча кивнул и указал рукой на Филолога. Тот, забавно семеня, занял место Алексамена, вызывая в толпе сдержанные смешки — кажется, самой своей повадкой он постарался принизить торжественность момента. И начал свою речь:

— Цветистой и яркой была речь Алексамена, и я не уверен, что смогу сравниться с ним в красноречии, не в моем обычае много говорить — больше склонен я к размышлению. Так что не жди от меня слишком многого, Марк. Я лишь отвечу.

Алексамен говорит: его учение истинно потому, что распространяется повсеместно. Только шире всего разошлась по кругу земель человеческая глупость, а ведь никто не обращается к ней как к новой вере. Хотя… — И он выразительно взглянул на Алексамена.

Алексамен говорит: его учение открывает двери в вечность. Но пока что никто не вернулся оттуда, чтобы нам это подтвердить. Говорят, это сделал Иисус, но проверить этого мы не можем. Если я, Марк, одолжу у тебя тысячу динариев с тем, чтобы отдать деньги в царстве теней, когда мы оба туда сойдем, ты, пожалуй, поостережешься. А ведь у тебя теперь требуют целого раба.