Островитянин

Когда люди из лодки вышли на берег, оказалось, что это пенсионный чиновник, а с ним два банковских конторщика. Редкое было зрелище, когда все, кто рассчитывал на пенсию по слепоте, бросались обратно бегом к своим кроватям, вытягивались на них, и к тому времени, как чиновники заходили на них посмотреть, были уже просто на последнем издыхании! У причала стояло несколько крепких здоровых мужиков, так они едва успели добежать до дому, и у них едва осталось времени скинуть ботинки и одежду.

В первом доме, куда явились чиновники, им показали тяжелобольного. Войдя со свету, не осмотревшись, они не увидали ничего, кроме двух дюймов его носа, такой бедняга был хворый и несчастный. Чиновник взглянул на него и увидал, что у того торчат два копыта. Подозвал еще одного клерка:

— See[45], — говорит, — у этого копыта!

— By dad, he is a devil[46], — говорит тот, и тут все в доме завопили от ужаса.

— The people here can put every shape on themselves[47], — сказал пенсионный чиновник.

Но человек с копытами так ничего, кроме носа, больше и не высунул из-под одеяла.

В другом доме, куда они зашли, была пожилая пара, которую они искали. Эти двое лежали в одной кровати. Чиновник подошел поближе, чтобы взглянуть на них, но лиц их совсем не было видно, и самих их было никак не рассмотреть, потому что они укрылись и дрожали от холода. Это были хозяин и хозяйка. У хозяина тоже виднелись копыта — ботинки, которые почернели от работы за весь предыдущий день.

Один клерк позвал другого:

— There is two of them here. By dad, they have the bed of honour here too[48], — сказал он.

После их отбытия прошло, наверно, полчаса, прежде чем все, кто был в доме, перестали прыскать со смеху. С той минуты, к кому бы они ни зашли, у всех видели копыта.

— Faith, they might have the horns too, under the clothes[49], — сказал тот, что был у них за шутника.

Неудивительно, что дела у нас в стране идут так, как идут, если люди здесь такие мастера пошутить над правительством.

«Сияющий» корабль

Однажды холодной зимней ночью Тома́с Лысый зашел, по своему обыкновению, к нам на кухню. В очаге ярко горел торф, из трубы вылетали искры, и, поскольку дом был не слишком большой, внутри стояла жара, хотя снаружи и держался холод. Лысый вошел прежде, чем я успел улизнуть из дома. Остальные ушли примерно полчаса назад и отправились шумной гурьбой по гостям. Это был добрый старый обычай, да и среди новых он есть до сих пор.

— Будь у тебя капелька ума, — сказала мама, — оставался бы ты дома, вместо того чтоб ходить в гости по нетопленным домам, где ни тепла, ни очага. И сидел бы ты тогда в отличной компании — с папой и дядей Томасом.

Не то чтобы на меня так сильно подействовал совет матери, но я очень любил рассказы Томаса и выбрал лучше посидеть и послушать, а не куролесить на улице.

Да, и первое, с чего начали, был «сияющий» корабль.

— А что, Тома́с, — сказал мой отец, — много пота мы с тобой пролили в тот день, когда явился сияющий корабль.

— Немало. Двое из нашей лодки чуть было не погибли, когда остановились.

— А корабль не остановился, — уточнил отец. — Похоже было, будто его что-то толкает. На корабле не было ни огня, ни паруса — и ни ветра вокруг, чтобы тащить его вперед. И все-таки мы не могли его нагнать.

— Ты гляди, — сказал Лысый. — А ведь местные не верили тому викарию, что был здесь пару месяцев назад, когда тот сказал, будто очень скоро мы увидим корабли, которые будут ходить на огне. Корабли без парусов и вёсел.

— Должно быть, тогда его и прозвали Тома́с Заливай, — сказал мой отец.

— Ну да, так и есть. А команда на сияющем корабле, когда наши подошли к нему совсем близко, сказала, будто на борту полно народу.

— И это был самый первый пароход, груженный желтой индейской крупой[50], который направлялся в Лимерик, а затем в Рушелах, — сказал мой отец.

— Перед ним шли лодки из Дун-Хына и из прихода Феритера тоже, когда он плыл на север, — вспомнил Томас. — А было это точно за неделю до Дня святого Патрика.

— Вскоре после того, как привезли жирных бычков? — спросил Тома́са отец.

— Это ровно через год, следующей весной, за неделю до Дня святого Патрика, — сказал сосед.

— И разве не удивительно, сколько всякого доставили на берег, и всё в целости и сохранности? — сказал отец.

— А никто и не знает, сколько всего смогли вытащить, — уточнил Тома́с. — В Фаране, в приходе Феритера, набралось двенадцать бочек соли.

— Пожалуй, местным здесь досталось меньше всех, — сказал мой отец.

— Ну да, — ответил Томас. — Думаю, это все потому, что погода была слишком ветреная и они не могли выйти на поиски соли. Но пускай все и было так плохо, даже те, кто нашел меньше всех, мяса себе засолили на год.

— Да мне и самому хватило больше чем на год, хоть я запас чуть ли не меньше всех, у меня и мысли-то не было собирать соль, — согласился отец.

— Я бы сказал, ты свою ренту окупил сполна, Донал, — улыбнулся Тома́с Лысый отцу.

— У нас получилось четыре бочки еды, полных до краев, — солений и заготовок. На целых два года хватило и картошки, и рыбы тоже, вспомнил отец.