Острый каблук

— Грязь, — коротко отрезал Макуэйд, причем произнес это слово так резко, что Кара подумала, будто это и начало и конец фразы. Но она ошибалась, поскольку изо рта Макуэйда полились новые горькие фразы. — В Джорджии есть места, не предназначенные для содержания свиней. В одном из таких мест я и родился. Там же меня и воспитывали. О, мой отец был замечательным человеком. — Он издал короткий, сардонический смех. — Замечательный человек, имевший всего две слабости: пристрастие к дорогим напиткам и любовь к дешевым негритянкам. Напитки он позволял себе не часто — накладно все же, — зато негритянки шли по пять центов дюжина. — Он резко остановился, словно желая стряхнуть с себя грустные воспоминания. — Ну, давайте сядем на одеяло.

— Нет, — ответила Кара, — еще рано.

— Но почему же?

— Я не хочу. Пока.

Он вышел у нее из-за спины, и их взгляды встретились. По его губам скользнула понимающая улыбка, как если бы он также понимал ее готовность уступить неизбежному и спокойно радовался этому. Его улыбка ей совсем не понравилась. Более того, от нее у Кары снова по спине пробежал холодок.

— Разумеется, как скажете, — кивнул он.

— А вы были… бедным? — спросила Кара, пытаясь снова перевести разговор на него. Она явно тянула время, хотя толком и не понимала, зачем это делает.

— Бедным? — Казалось, он тщательно взвешивает это слово. — Вы хотите сказать, не голодал ли я?

— Ну, я не знаю, что именно я…

— Нет, еды нам всегда хватало, — сказал Макуэйд. — Мать заботилась об этом. Мы жили в маленькой лачуге. — Он заметил выражение ее лица. — Вас это удивляет? Да, мы жили в лачуге, я совершенно намеренно использовал это слово. Когда я говорю «лачуга», я не произношу это слово как техасец, имеющий в виду замок из сорока комнат. Когда я говорю «лачуга», я подразумеваю дерево, рубероид, разбитые окна, скрипучие кровати и вонючий задний двор. Лачуга. А лачуга есть синоним грязи.

— Я и понятия не имела…

— Но по-настоящему бедным я никогда не был, понимаете? В глубине души я не был бедняком. Мать следила за тем, чтобы я хорошо питался, и, хотя я бегал повсюду в рваных, не по размеру больших штанах, бедным я не был никогда. Даже несмотря на то, что я презирал своего отца за его леность, пристрастие к негритянкам и все то, что он вытворял с матерью, бедным я не был никогда. В душе я был богачом, поскольку знал, что настанет такой день, когда я чего-то добьюсь. День, когда я смою со своего лица всю эту грязь. Бедный? Нет, бедным я никогда не был. Только слабаки бывают бедными. Слабаки и трусы.

Кара улыбнулась:

— А вы определенно не слабак и не трус.

— Если вы смеетесь надо мной, — жестко проговорил он, — то не надо.

— Я не смеюсь, — сказала она, почему-то напуганная тоном его голоса.

— Слишком много людей смеялось надо мной там, дома. Потому что у меня был поганый отец, потому что сам я был белым мусором. Джефферсон Макуэйд — бедняк с папашей-любителем негритянок и звучным именем. — Он сделал паузу. — Я заставил их перестать смеяться. Я не мог сделать это с помощью своей головы, поэтому я сделал это при помощи своего тела. Знаете, что помогло мне окончить среднюю школу и поступить в университет Джорджии?

— Что?

— Футбол, разумеется. То есть опять же мое тело. Вот тогда-то я стал со всеми на равных. На футбольном поле я уже не был белым мусором. Я был силой, а люди восхищаются силой. Никто и внимания не обратил на то, что университет я окончил с отличием, но все знали меня как героя футбольного поля. Мускулы. Голые мускулы. Шесть студенческих братств хотели заполучить меня в свои члены, целых шесть чертовых братств. А все потому, что во мне восемь футов роста, и еще потому, что на футбольном поле я устраиваю сопернику настоящую бойню. Помню, как-то раз я зажал мяч под мышкой и никто не мог остановить меня. Ничто не могло меня остановить. Да они могли проложить там новую линию Мажино, но и она бы меня не остановила. Так вот, целых шесть студенческих братств хотели заполучить Паровой Молот по фамилии Макуэйд, но я всех их послал к черту. Шестерым братствам понадобился парень, который до пятнадцати лет не знал, что такое трусы.

Кара непроизвольно рассмеялась, но тут же осеклась, заметив молчание Макуэйда. Это было внушительное, устрашающее молчание, которое росло и ширилось, подобно темной, яростной угрозе.