Остывший кофе

Я уже достиг того возраста, когда картинкой перед глазами маячит знакомый мне силуэт, как будто копия меня, но в тоже время он ни капли на меня не похож. В нём почти ничего не осталось из лучших моих качеств. Всё хорошее отдано на заклание практичности - этой фабуле современности. Позади меня, если обернуться, остался маленький мальчик. Он смотрит мне в спину с непониманием. Кажется, что он вот-вот расплачется от того, что я его оставляю, и тем самым предаю. Оба тянут к себе. Я же стою на перепутье и не знаю к кому поддаться, потому как чувствую, что оба пути для меня фатальны.

Поражаюсь, до сих пор в голове не укладывается, насколько сильно преображают нас наши неподдельные чувства к другому человеку. Жил себе, ничем не примечательный, безликий прохожий, принимал все недостатки — этих чертят - за индивидуальный пошив, и тут бац! Одна встреча, один взгляд, неосторожно брошенное слово, распахнутые навстречу глаза, мановение руки, словно кисть великого художника, его росчерк, горящий шрамом на сердце — одного этого достаточно, чтобы буря в душе, словно дырявую хлипкую посудину, опрокинула тебя навзничь. Всё лучшее, все самые светлые помыслы, самые смелые мечты и надежды подымают ропот. Слишком долго они были притеснены, слишком долго им вменяли безмятежный покой. И этот покой был расценен не иначе, как счастье?! Как же заблуждается разум! В покое нет никакого развития. Только идя навстречу буре человек способен к какому-то продвижению, и, значит, к счастью.

Нелепость, больная нелепость, переживать из-за того, на что уже никак не можешь повлиять, из-за того, что осталось в прошлом. Это чудовищное чувство — быть одиноким в своих переживаниях, в том, что для других значит не более, чем пустяк, прожитое, а значит забытое.

В реальность вернуло хлопанье крыльев голубей, потревоженных какой-то опасностью, видимо голодной кошкой. Впереди мама с малышом. Тот капризничает, хныкает, мама пытается как может его успокоить. Школьников и след простыл.

А знаешь, у нас бы с тобой могли быть очень красивые дети. Дети, а не воспоминания.

Спешно оглянуться — значит, словно вернуться домой. Разница только в том, что не удастся, как ни старайся, перешагнуть порог. Будешь стоять у дверей, заглядывать, пытаясь разглядеть хоть что-то среди неясных очертаний теней, будешь чувствовать тот же самый запах, чего-то очень вкусного, готовящегося на плите, услышишь знакомый голос, но к сожалению так и не увидишь того, кому он принадлежит. Будешь топтаться у порога, стучать в дверь, звонить в звонок, звать, но никто не подойдёт. Все свои как будто дома. И ты тоже там, среди теней, а не у косяка двери стоишь понуро. Незваный гость из мира взрослых, насквозь провонявшегося дешёвым одеколоном.

Я устал, невыносимо устал искать смысл в чём бы то ни было, особенно там, где его быть не должно в принципе. Устал переоценивать свои возможности, полагаясь единственно на упрямство, несвойственное мне прежде. Устал медлить раз за разом перед тем, как войти в пустую квартиру, в которую опостылело возвращаться, словно этот то место, от которого надо бежать без оглядки, если только не хочешь сойти с ума. Устал мириться с теми вещами, с которыми нахожусь не в ладу с ещё сознательного возраста, которые не желаю принимать как должное, но мирюсь, то ли потому, что нельзя иначе, то ли от трусости. Устал ждать всегда пустой трамвай, как будто он ходит единственно для меня одного. Устал от вечного недосыпа, когда возможность выспаться исключена шумом давящих со всех сторон стен. Устал пить всегда остывшее кофе, приторно-сладкое от большого количества сахара, брошенного по одной только рассеянности. Устал требовать правды уже даже от себя самого! А за окном, как будто нарочно мне, вторит первый снег, бесшумно падая на землю. И думается мне, что я тот снег.

Снег слепит глаза. Я смешно жмурюсь. В глазах — разводы серых пятен. Детский смех за спиной. Скрип в ушах. Оповещение об отрицательном балансе в телефоне. Сухой кашель где-то сбоку. Мой усталый выдох.

Как будто имеет хоть какое-то значение, сколько там осталось до рассвета, который искусно разводит людей по их тесным углам, оставляя не более, чем тень разочарования, но только тень. И в этом его истинная прелесть, блажь, от которой бегут мурашки. Какое дело, как пройдёт потом примирение с совестью, которой неведомы чувства и эмоции? Скольким количеством оправданий удастся загасить её крик, от которого просыпаешься по ночам, словно от плохого сна? Какое дело, кем мы останемся друг другу? Даже если это и будет последняя встреча, то что это меняет? И разве последняя встреча не оставялет всегда чувства незавершённости, от которого все эти терзания, метания, всклоченность? Всё это будет уже после, а потому не будет иметь никакого значения! Да, всё что у нас сейчас есть — только ложь. Но разве она не прекрасна? И разве она не единственная, в чём истинно нуждается любовь?