Освоение одиночества. О чем молчат любимым.

Мне стало скучно и тоскливо.

Взгляд случайно потянулся к Волге.

Там штормило, как перед грозой. Вода была черной. Как танковая броня. Над мчащимися седыми гребнями орущей, каркающей толпой метались стаи перепуганных ворон. Но ни тоскливости, ни скуки больше не было. Скорее какая-то предбоевая, захватывающая и дух захватывающая, радостная тревога. Над Волгой низко лежала черная, тяжелая и неподвижная от меня туча...

Теперь я сам перевел взгляд дальше.

Где-то, уже на том берегу, туча такими же серо-грязными, мощными жгутами соединялась с землей... Там на нее, наверно, уже обрушился ливень.

А совсем далеко, в прогалах между жгутами ливня, на распластавшиеся до самого края, долго снижающиеся, зелено-золотистые холмы Жигулевских отрогов сыпалось без всяких преград умытое, словно утром, нескончаемое и желанное в свежести солнце!

Я снова уставился на мух, на грязное, толстое и непрозрачное стекло... Но тут меня окликнула та, кого я ждал...

Я рассказал ей всю историю с мухами, воронами и солнцем.

Она сказала, чтоб я не занудствовал...

— что это не вороны, а чайки, просто она не могла вырваться ко мне раньше!...,

— а стекла скоро вымоют! Только они все равно моментально снова пылятся...

Во дворе.

Казалось - замерзшие, срезанные ветки на телевизоре, Машка притащила их с улицы пару недель назад, постояв в вазе с водой, ожили. Выпустили зеленоватые листки.

За тюлевым занавесом, за стеклом окна голые ветви, раскачиваясь, полощутся в беловатом тумане. Дом напротив, едва желтея, только угадывается.

Сегодня воскресенье.

Дочь занесла и Мишкины и свои лыжи, забрала санки и вытащила во двор меня. Возить по скользкому насту весь санный поезд нашего подъезда.

Теплый сквозной ветер пробирает пуще стужи! Дети верещат, а на крутых разворотах визжат и хохочут.

Во двор в медвежливой, коричневой шубке вышла жена. Но, пряча в руке какой-то сверточек, мимо нас прошла. У ступенек высокого подъезда соседнего дома зовет Линду.

Деревья обледенели. Ветви похожи на седую небритую щетину.

Линда - сердитая, усатая дворовая собака, недавно разродившаяся пятерыми, теперь мохнатыми, черными щенками, живет под лестницей высокого подъезда.

Мы подъехали смотреть.

Линда не вылезала. Из дыры, неуклюже поскальзываясь и толкаясь, карабкались трое смешных малышей.

Пассажиров у меня не осталось, и я тоже бросил санки.

— Линда, Линда! — в салфетке обнаружились кусочки жареной колбасы. Жена звала собаку.

— Они, наверно еще не едят колбасы!?

— Попробуй.

Колбасой завладел Мишка. Он пихал ее щенкам в рот. Те ели. Он отдернул руку:

— Мама! Мама! Они меня понюхували! - Два щенка уцепили один кусок и забавно не могли оторвать друг от друга пушистые мордочки.

Подошла старушка с жестяной банкой для отбросов:

— Вы их кормите? - Малыши звали щенков, тискали их, совали еду, тащили на руки. Старуха с грязной банкой прилипчивостью своей раздражала. — ...Без молока матерного остались!..

— ?!.. Почему?

— Собаку-то эту Линду... собачий ящик приезжал... Кутят ребята попрятали, а мать не уберегли. Мешала им, вишь, она, лаяла! Их бы детей так без матери оставить!.. Им бы молока надо.

Машка, задрав им шубку, неловко прижимала к себе толстого кутенка.

— Дай я подержу, — Ветер пронизывал насквозь.

Малыш ткнулся в меня и дрожал зябкой дрожью. «Как

же они там под лестницей, одни без Линды!?» От его доверчивости запершило в горле. Отвернулся.

Машка отобрала у меня щенка.

— Я принесу им молока? — сказала жена.

— Им теплого надо. — Возразила старушка с жестянкой, — Моду взяли, детей без матери оставлять!..

— Может, возьмем?

— Куда в одну комнату? — жена теребила толстолапого, с усами, как у матери, щенка. — Кто же за ними ухаживать будет? Весь день на работе...

— Да. Всех Не возьмешь...

— Если бы свой дом был... Я бы всех забрала! Может их в деревню отвезти, к бабушке?..

— Двух уже дети взяли... Всех разберут... — утешительно, будто и ни к кому не обращаясь, бормотала старушка, унося порожнюю жестянку.

Щенки все съели и, подрагивая, заползли обратно втроем под лестницу высокого подъезда.

«Двоим оставленным было бы еще холодней там...»

Я повез пустые санки к своему дому. Спрятавшись за заслон от холода, закурил.

Голуби черной кучей сбились к корму. Воробьи расселись на ветках у кормушки, что повесила сосеДка.

Маша, отчаявшись дождаться, что я их буду еще катать, сама возила туда-сюда санки с малышами. Остановилась:

— Па-ап, ты чего такой грустный? Ну, па-ап!.. — Снова приехала, прислонилась к моим ногам, — Ты щенков домой взять хочешь? И я. — Я прижал дочку к себе. Сигарета попалась какая-то некрепкая. Молчал.

— Катайся. Не стой на месте. Дует.

— Прокатитесь с Мишей еще раз, и - домой, - позвала мама. - Холодно!

Мальчишкина рыбалка (под плотиной Куйбышевской ГЭС).

Тот берег застыл в солнечной дымке черно-зелеными хребтами Жигулей, одетыми лесом, как мхом.

Седая, растревоженная Волга, сатанея, швыряет о берег глушеную рыбу.

С утра мальчишка с засученной штаниной носит ее с берега в большом сачке.