От А до Я. Избранные рассказы русских писателей

«А что, если он меня убьет?» — с ужасом подумала «Маркиза», и вся похолодела. А мысль уже работала в этом направлении дальше и дальше и рисовала страшные картины. Вот он влезает по дереву до окна спальни, вырезывает чем-то стекло и вскакивает в комнату… В руке у него топор… Или он забирается ночью в дом, притаившись заранее, вечером или днем, где-нибудь под лестницей подъезда, и идет, крадется в темноте. Мягко шуршат валенки, потрескивает едва слышно старый паркет… Понемногу эта томящая, страшная мысль перешла в уверенность, и весь день «Маркиза» провела в тревоге. Ночью она просидела дольше, чем обыкновенно, слушая чтение своей компаньонки, и когда отпустила ее, то не пошла спать, а осталась сидеть в своем голубом кабинете, на своем любимом месте у столика с львиными мордами. И все казалось ей, а может быть и не только казалось, что в комнате, в углах и под потолком плавает синий дым… «Маркиза» не придавала этому никакого значения, думая, что это ей только кажется, что это остаток от впечатлений дня.

И сидела Ольга Платоновна в своем глубоком кресле, и думала, думала без конца. Далекие милые тени вставали перед ее глазами, звали, манили к себе… А тишина, мягкий свет свечей в высоком канделябре и мирный стук маятника больших часов баюкали уставшую «Маркизу», и она задремала… Вдруг в кабинете как-то сразу стало светло, словно зажгли большую люстру с амурами, которая висела над возвышением между голубых колонн. Красно-багровая полоса пронеслась мимо темных окон и на мгновение стали видны через стекла разубранные снегом ветви высоких тополей… Откуда-то ударил свет и в залу, а в открытые двери портретной стали видны самодовольные лица в напудренных париках и цветных кафтанах… Они словно радовались чему-то и улыбались, и пламя весело играло на тусклом золоте рам… Гул и треск слышался все ближе и ближе, словно неведомо откуда надвигалась буря.

А «Маркиза» спала, спокойно положив голову на спинку старинного кресла. И снился ей бал в родном «замке». Комнаты залиты ослепительно ярким светом; кругом оживление, шум и смутный гул голосов. И вдруг кто-то тихо говорит ей: «Барыня! Барыня!» Кто же это? Голос как будто знакомый… Но кто может так ее называть? И вдруг она узнает этот голос и все становится ясным: это Лихой, который пришел, чтобы ее убить…

Ольга Платоновна открыла глаза и в действительности увидала перед собой Лихого. Он стоял в ярком свете пламени и повторял свой однообразный призыв, а кругом все застилал дым, и соседняя зала казалась огромной топившейся печью… «Маркиза» вскрикнула и протянула вперед руки, но вдруг откинулась в своем кресле и замерла…

Лихой почесал затылок, оправил для чего-то на голове свою клокатую шапку, потом нагнулся и, схватив бесчувственную «Маркизу» на руки, бросился с ней через залу…

После пожара Ольга Платоновна поселилась в маленьком старом флигеле. Она как-то сразу «опустилась» и стала относиться мягче и проще к мужикам. Дорогу в парк она приказала открыть для всех, так что Лихому больше не зачем было сбивать замки и попадать под арест… Но жизнь она продолжала вести в своем флигеле ту же, что и в доме. Только уездные дамы, говоря о ней, называли ее не «Маркизой в замке», а «Маркизой без замка». Что же? Это, пожалуй, была и правда.

Николай Павлов «Обезьяна и женщина»

Я познакомился с Соловцовым в конце восьмидесятых годов, когда он только что начинал свою литературную карьеру. Он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Это был человек высокого роста и сильного сложения с лицом шиллеровского типа. Увидя раз, нельзя было забыть этого нервного лица, с вечной и тревожной игрой ощущений. Соловцов был человеком общительным, веселым и остроумным, но наблюдательный глаз без труда мог заметить, что веселость эта чисто наружного свойства и маскирует собою нечто другое, прикрывает какое-то великое горе.

Через два или три месяца я был с ним «на ты» и знал все подробности этого «горя». С первого раза, оно произвело на меня почти комическое впечатление. Соловцов был одержим галлюцинациями; везде и всюду его преследовал образ, не существующий в действительности, образ… обезьяны.

Позже, когда я узнал о подробностях этой галлюцинации и видел опустошения, которые она производила как в нравственной, так и в физической жизни Соловцова, мое смешливое настроение сменилось страхом и жалостью.

Однажды мы сидели в его кабинете за послеобеденным кофе с сигарами в руках. Помню, что я был особенно благодушно настроен и приставал к Соловцову с расспросами, видит ли он и теперь своего непрошенного гостя?

— Конечно, — отвечал он, — обезьяна сидит за твоей спиной и выглядывает из-за твоего плеча.

Я машинально оглянулся назад, но, разумеется, никакой обезьяны там не было. Тем не менее, я чувствовал себя очень скверно и тем сквернее, что Соловцов представлял собою в данный момент совершенно здорового психически человека. Глаза его смотрели вполне сознательно; лицо имело выражение спокойного мышления.

— Однако я ничего не вижу, — неуверенно сказал я.