От Алтая до Берлина

Собака делает вокруг меня круги, крутит хвостом, тычется мордой в ноги. Прикрываюсь портфелем. Перешел пути. Взобрался на платформу. Пес не отступает. Заглядывает в лицо. Вспоминаю – неужели это Миг. Лет семь назад, когда приезжал сюда, у племянницы проживала молодая овчарка-щенок. Держали на привязи. Каждый год, по приезду, хожу километров за семь в родную деревню. Обычно двигаюсь на своих двоих. К родному очагу, к святыне надо идти пешком. В этот раз меня сопровождал Миг. После сидки на цепи для него поход – это свобода, это радость неописуемая. От счастья прыгает вверх, забегает от тропы в сторону, ловит кузнечиков, валяется в густой траве. Удовольствие щенку неописуемое. Дороги в деревню нет. Заросла березняком и осинником. Когда-то проезжала автомашина и примяла траву, по ее колее проложена тропинка. Дошагали до прудика, в верховьях Большой Северный дружок мой бросился в воду, заросшую камышом. Долго бултыхался. Еле-еле дозвался. Вылез мокрый, лег около ног, поднял морду. Глаза говорят: «Давай передохнем, нахлюпался». Пришлось достать горбушку хлеба из сумки. Отломил кусочек себе. Остальное отдал ему. Миг ел не спеша, слюна стекала по бокам щек. Съел, поднялся, отряхнулся, давая понять, что можно двигаться дальше. Дошли до родной деревушки, которой уже нет. На усадьбах одиноко стоят березки, рябины, черемухи, да две огромные липы на краю нашей усадьбы. На месте дома лет пять назад нагребли бульдозерами огромный холм, высотой метров десять. Холм зарос малиной, смородиной, диким хмелем и крапивой. Взобрались, приминая крапиву. Мой дружок изжалил брюхо. На вершине холма заскулил. Пришлось обтирать брюхо водой из фляжки. Покричал с холма, называя поименно дедов и прадедов, родных и близких, которых уже нет в живых, зная, что их души витают над своими усадьбами и заброшенными пепелищами. Не слышно в деревне кудахтанья кур, блеяния овец, хрюканья свиней, мычания коров, ржания лошадей, щебета молодых скворцов, шума и возгласов детских голосов. Не пахнет зажаристыми шанежками и пирогами, свежеиспеченным хлебом нового урожая, скошенным сеном, истопленными баньками. Тихо, пусто и тоскливо кругом. Над деревенским косогором только слышен шелест листьев черемух. Сотворив «Отче наш», поклонился елочке, растущей на вершине холма «Памяти».

Спустился, обнял старые липы. Просил их, чтобы родная земля дала мне здоровья, чтобы судьба позволила навестить еще не раз родные места, где прошло мое детство. Прошли под взгорок, в ложбинку, к ручью, из которого таскал воду на гору для полива огорода. Испили нежную, мягкую, прохладную водичку из сруба. Эту водичку я с наслаждением пил и утолял жажду, когда в детстве возвращался из леса с ягодами и грибами.

На обратном пути Миг убегал далеко вперед, потом терпеливо ждал меня. Я догонял его, гладил загривок, трепал за ухо, приговаривая: «Да какой же ты умница, не бросишь меня, старого деда».

Когда приехал на другой год, племянница Люба посетовала, что Миг убежал. Сейчас, видя его, вспомнил мельчайшие подробности нашего хождения в родную деревню.

Я обнял его, прижал к груди и говорил, говорил ласковые слова: «Родной мой, дружочек, верный мой спутник. Столько лет прошло и ты вспомнил, узнал меня».

Миг привстал на задние лапы, передние положил мне на плечи. Заливаясь звучным нежным лаем, стал лизать шею и преданно смотреть радостными глазами. Ожидающие электричку окружили нас. Заговорили разом: «Он узнал Вас и признается в своей нежности и верности».

Подходила электричка. Я заскочил на ступеньки, Миг пытался запрыгнуть ко мне. Я просил его: «Миг, не надо, иди домой». Двери вагона закрылись. Миг, подскуливая, долго бежал рядом с вагоном. Сердце мое сжалось. Я стоял и думал: «Господи, столько лет прошло, а он не забыл нашего похода, в памяти собачьей осталось тепло и ласка того дня».

Потеря

В Прикамье перед войной шла жестокая борьба с самогоновареньем. Мужики говорили: «Варить кумышку», наверное, от слова кумыс. Бабы в основном делали хмелевую брагу: сытно и радует. Только к праздникам варили пиво, которое настаивали на изюме. Славное получалось пиво: забористое и веселое. Переводить зерно на самогон считалась грехом. Слишком тяжело доставался крестьянину хлебушко на Северном Урале. Если и делали к свадьбе, то на перегон шла картошка и свекла и морковь. Если готовился самогон на пьянку или на продажу, то быстренько доносили в сельсовет. Приезжал милиционер, депутат с председателем колхоза и производили досмотр. Обычно аппарат ломали, самогонку выливали, хозяина штрафовали и брали подписку, что более не будет заниматься этим ремеслом.