От Алтая до Берлина

Прибежал соседский мальчик и сообщил: «Едут, едут!» Повозка медленно подъезжала ко двору. Марфа с кумой, не обращая никакого внимания, продолжали ухать песни. Капитон вышел встречать сына с хлебом-солью. Подружки, поддерживая друг друга, сползли с телеги. В обнимку направились к Капитону. Капитон передал каравай хлеба теще, подбежал к телеге. В телеге никого не было. С перепугу перетряс сено. Дитя не было … Подбежал к бабам и стал обоих трясти за плечи и заорал: «Сын где? Спрашиваю, сын где? Вы что, его потеряли? Где?» Бабенки перетрухнули, хмель стал быстро улетучиваться из головы. Кума завопила: «Прости нас, Капитон. Там за деревней, под березкой, на травке остался».

Капитон схватил кнутовище и стал обеих по очереди стегать, пока не разорвался ремень, а затем не обломалось кнутовище. Развернул лошадей, нахлестывая, поскакал за деревню. Сын, насосавшись молока с примесью алкоголя, тихо посапывал под березой. Марфа год с кумой не разговаривала, обвиняя ее, что она ее подпоила.

Аркадий подрастал, его тянуло к музыке, наверное, в подсознании отложились звуки леса, шелест трав и пение птиц, когда он лежал под березкой. В двадцать один год стал известным музыкантом, сочинял музыку. Но наличие алкоголя при рождении сказалось на его судьбе. Начались запои. И только к сорока годам победил этот недуг, наследственность твердой воли отца взяла верх. Опомнился, стал с проклятием относиться к спиртному. До сих пор жалеет о потерянных впустую двадцати самых дорогих годах жизни. Сейчас наверстывает упущенное. Песни Аркадия Трухина, из деревни Капустята, распевают в Прикамье.

Вызов

Прикамье, крещенские морозы леденят воздух. Метет поземка. В трубе завывает ветер. В доме выстыло. Я растапливаю печь. Дым неохотно тянется к устью трубы – печь промерзла. Дом, в котором я родился и провел детство, одиноко стоит на пупке косогора.

Когда-то деревня была большой, но теперь от нее остался один наш пустующий дом. Обычно приезжал на родину летом. Оставлял вещи на станции, у сестры, и спешил к родному очагу за семь километров. Родителей давно уже нет. И никто меня не встречал и не провожал у калитки. Приводил в порядок изгородь вокруг дома, поправлял крышу, вставлял в окна выбитые стекла, очищал тропинку к ключику. Усадьба оживала. Топил баню и с удовольствием хлестался свежим березовым веником. Наслаждался звенящей тишиной. Вечерами любовался закатами солнца и горевал, что жизнь в доме иссякла. Не стало деревни, не стало родителей. Из всей большой родни осталась сестра Танюша и та в этом году приболела, вот и приехал ее навестить, зимой, на ее день ангела. Но родной дом тянул к себе с неимоверной силой. Взял лыжи у племянника и прикатил к своей обители.

Наконец печь растопилась, яркие огоньки пламени побежали по поленьям. В чело ходко потянулся дым. За окном, учуяв жизнь в доме, на обмершей яблоньке защебетали яркогрудые снегири. Я покрошил хлеба на фанерку и вынес под окно. Птахи толкали друг друга, склевывая крошки, остальное сдувал ветер в рыхлый снег. Я вытащил ломоть хлеба. Птицы дружно обклевывали его, но мороз быстро сковал его. И приличный кусок остался недоеден пернатыми друзьями. На закате солнца, я заметил, притулившись к раме сидел крупный заяц, держал в лапах мерзлую горбушку, старательно ее грыз. Окончив трапезу, он не отходил от окна. Я вынес корочку и положил у угла дома. Заяц спокойно сидел и наблюдал за мной. Зайдя в дом, я увидел через проталины окна, как заяц ухватил хлеб и поскакал в сторону осинника. Так продолжалось три дня, хлеб закончился и пришлось сходить на станцию. Днями, на лыжах, я обходил окрестности, прошел по тем местам, где когда-то со сверстниками, во время каникул, катались с горок.