Чехов говорил примерно так: незачем указывать в рассказе на такую деталь, что в комнате висит ружье, если в ходе рассказа это ружье не понадобится. Андропов поступил именно так, когда, превратив марксовы «производственные отношения» в субъективный фактор, обошел совершенным молчанием, почему Марксу важна была сама теоретическая конструкция об их роли в общественном развитии, безотносительно к тому, о каком типе общества идет речь. Стоит только процитировать самого Маркса, как становится ясным, почему не понадобилось Андропову продолжение главной мысли Маркса на этот счет. Вот эта мысль Маркса, сформулированная им как имманентный закон развития любого общества, в том числе и социалистического: «В общественном производстве в своей жизни люди вступают в определенные, необходимые,
Андропов ссылается именно на этот закон Маркса, а его суть о противоречиях, которые неизбежно приводят к революции, игнорирует. Всякие там сталинские фокусы, что у Маркса речь якобы идет об «антагонистических противоречиях» классового общества, отпадают уже по самой формулировке Маркса, к тому же само советское общество новоклассовое.
Андропов думает, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями в советском обществе можно ликвидировать «кардинальным повышением производительности труда», чтобы «достичь в этом плане высшего мирового уровня», что широкое применение роботов «радикально изменит положение в области производительности труда» и «таким образом здесь мы подходим к вопросу совершенствования производственных отношений».
Я не настаиваю на правильности открытого Марксом «имманентного закона», ибо если бы он был действительным законом общественного развития, то советскому социализму полагалось погибнуть давным-давно. Однако стремиться к «совершенствованию производственных отношений» — это, с одной стороны, явно антимарксистская ересь, ибо, по Марксу, «производственные отношения», как мы видим, не зависят от воли людей, даже от воли генсека, а, с другой стороны, генсек впадает на этот раз в «противоречие» сам с собою, когда «высший мировой уровень» «загнивающего капитализма» ставит в пример «передовой и прогрессирующей» социалистической экономике.
Однако по существу дела Андропов был прав: если когда-нибудь советское производство станет эффективным, то не в результате роста энтузиазма скандально низкооплачиваемой рабочей силы, а повсеместным использованием той силы, которую не надо ни кормить, ни одевать: «широким применением роботов».
Не очень оригинальным явился вклад Андропова в будущую программу и по вопросу о судьбе государства при коммунизме. Что говорили на этот счет основоположники марксизма, хорошо известно из их писаний, хотя они никогда не цитируются в советской литературе с тех пор, как появился «корифей всех наук» — Сталин. Причины этого ясны из изложения сути дела. Фундаментальное положение о судьбе государства сформулировал Энгельс: «Когда не будет общественных классов, которые нужно держать в подчинении, когда не будет господства одного класса над другим… тогда исчезнет надобность в государственной власти… Государство не "отменяется”, оно отмирает». (Ф. Энгельс. «Анти-Дюринг», М., 1933, стр. 202].
В резолюции Ленина на апрельской конференции партии 1917 г. прямо записано, что даже само переходное советское государство явится новым «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества». Как же собирался Андропов поставить вопрос о судьбе государства в новой программе? Вот ответ Андропова: «Что касается более далекой перспективы, то мы, коммунисты, видим ее в постепенном перерастании советской государственности в общественное самоуправление. И произойдет это, как мы считаем, путем дальнейшего развития общенародного государства…»