От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

В первый же вечер пришёл первый гость, пожелавший взглянуть на меня, доктор Лео Ари Майер, арабист и археолог, который стал моим близким другом более чем на тридцать лет[217]. Майер, выходец из Восточной Галиции, всегда был элегантно одет и тщательно заботился о своей внешности. Характер его и манера поведения были сдержанны, этим он отличался от раскованного Бергмана, однако был не менее того образован и сведущ в языках. По его внешнему виду я решил, что он намного старше меня, и как же я был поражён, когда узнал, что отстаю от него всего на три года. Но у него уже сложилась интересная биография. Он происходил из семьи известного цадика раввина Меира из Перемышля, но уже его дед отвернулся от хасидизма, а его родители, выросшие на хуторе близ Станиславова[218], принадлежали к «Ховевей сфат евер» («Общество любителей еврейского языка»). Его мать много лет была нашей соседкой, и мне редко доводилось слышать столь чистый и ясный еврейский язык, как у неё. В годы войны Майер входил в группу талантливых молодых галичан, учившихся в консервативной (ортодоксальной окраски) «Израильской школе теологии» в Вене, признанной австрийским правительством как учебное заведение для подготовки «духовенства», так что его студенты были освобождены от военной службы. После войны многие из них оставили раввинат и пошли своим путём, среди них и Майер, который к тому времени получил высшее образование в области исламского искусства и археологии. Многих из этого круга я встречал потом и в Эрец-Исраэль и в США, но Майер приобрёл там одно необычное для него качество: он ненавидел свойственное ортодоксам лицемерие, которое в различных аспектах и проявлениях мог наблюдать во время своего обучения. Лишь один из тамошних преподавателей пользовался его любовью и уважением – раввин профессор Виктор Аптовицер, и Майер оказал ему великолепный приём, когда престарелый учёный бежал в Израиль после аннексии Австрии Гитлером. Сам Майер иммигрировал за три года до меня.

Совершенно другой фигурой был библиограф Арье Таубер, с которым я вскоре познакомился и потом работал в течение ряда лет. Он тоже был родом из Галиции, но имел за плечами совершенно другое прошлое. Это был изощрённый знаток Торы, который много лет учился в различных университетах, хотя не получил диплома ни в одной конкретной области. Во время «языковой войны» в Эрец-Исраэль представители «Эзры» привезли его в Иерусалим для преподавания предметов, связанных с Торой, в их школе[219], поэтому он немало пострадал, когда школы «Эзры» были закрыты после оккупации Иерусалима[220]. Лишь через два года с лишним он нашёл место в Национальной библиотеке, соответствующее его обширным знаниям. В годы войны от жил в очень надёжном финансовом достатке и сумел приобрести драгоценный кладезь книг и рукописей. Узнав от Бергмана о моём приезде в Иерусалим, он принёс мне пергаментную рукопись крошечного формата, содержащую совершенно необыкновенный рассказ некоего каббалиста школы Авраама Абулафии о том, что с ним приключилось, когда он попытался воплотить учение Абулафии в жизнь. Автор принадлежал к тем немногим в мире каббалы, кто не умалчивал о своих переживаниях, но раскрывал их в своих писаниях. Рукопись меня буквально восхитила, и Таубер разрешил мне скопировать и опубликовать эту захватывающую историю – прекрасное начало моей исследовательской деятельности в Израиле. Как было сказано, Таубер обладал обширными знаниями, но острота его ума шла в ущерб его учёности (как выразился Авраам Яари, много лет с ним сотрудничавший), и было нелегко извлечь из неё ту капитальную пользу, на которую хотелось надеяться.