От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

В самом университете меня почти ничего не привлекало, но я находил время для размышлений и чтения. В Галле, недалеко от Йены, отбывал наказание мой брат Вернер, который отделался девятью месяцами тюрьмы за оскорбление величества по приговору военного трибунала, и я мог время от времени его посещать. В тамошнем университете, куда он был зачислен во время выздоровления, была начата процедура его отчисления, что должно было закрыть ему доступ во все другие университеты Германии. По просьбе Вернера я дважды посетил ректора его университета Ханса Файхингера, известного либерального философа, автора «Философии “Как если бы”», чтобы представить интересы брата, и, насколько помню, имел успех: врата науки остались для него не заперты. Файхингер спросил у меня, чем я занимаюсь, и узнав, что я среди прочего изучаю философию и в семинаре Бруно Бауха читаю «Критику чистого разума», пустился – не без некоторой любезности – в обсуждение Канта. Сам он как автор подробнейших комментариев на «Критику чистого разума» пользовался огромным авторитетом в этой области. Он даже вскользь упомянул о своём как раз тогда разгоревшемся ожесточённом конфликте с Баухом, в результате которого целая группа националистически, а во многом и антисемитски настроенных участников покинула Кантовское общество, основанное и возглавляемое Файхингером. (Между прочим, в этом же семестре развернулась острая полемика, начало которой было положено резкими нападками некой философствующей дамы на Германа Когена, одного из ключевых членов Кантовского общества, – нападками не столь уж резкими, но с явным антисемитским окрасом. Разумеется, я следил за этим конфликтом с великим интересом.)

Шмуль Йосеф Агнон. 1930-е

Высшую математику в Йене преподавали слабо, так что я предпочитал штудировать великолепные учебники, к примеру, по теории чисел или теории функций. Мой интерес к основополагающим началам в этой сфере, философским и математическим, получил обильную подпитку от лекций Готлоба Фреге и чтения его труда «Основы арифметики».

Общий вид Йены. 1910. Почтовая открытка

В то время он как раз покидал преподавание и читал раз в неделю у себя дома перед совсем маленькой аудиторией лекции по своему «Исчислению понятий». Фреге, без сомнения, был совершенно выдающимся умом философского факультета, далеко превосходящим остальных, он и сегодня известен в науке по всему миру. В Йене его всерьёз не воспринимали, разве что терпели как малополезный атрибут. Под впечатлением его лекций, а также литературы по «алгебре логики» я на семинаре Бауха написал доклад в защиту математической логики, направленный против самого Бауха, на что тот ответил непроницаемым молчанием. Для меня было очевидно, насколько проблематичен подход к философии языка, полностью очищенный от всякой мистики, и насколько ограничена сама понятийная система такой философии. Я в то время курсировал между двумя полюсами: математической и мистической символикой.

Второй преподаватель, ученик Гуссерля Пауль Фердинанд Линке интересовал меня больше, чем Баух. В свои сорок лет он всё ещё оставался приват-доцентом. Линке и Баух, примерно одного возраста, в действительности были прямыми антиподами, даже как личности. Баух – неокантианец, учтивый, уравновешенный, на студентов смотрел несколько свысока. Линке – феноменолог, брызжущий весельем, настежь открытый молодёжи. Нельзя сказать, что товарищи по философскому цеху уж очень ценили его как сотрудника, но преподавал он отлично.

Рыночная площадь с фонтаном Бисмарка. Йена. 1910. Почтовая открытка

Он был единственным преподавателем, с которым у меня той зимой сложились хорошие личные отношения. В те месяцы я отдал немало времени на сосредоточенное чтение двух взаимно противостоящих философских классиков: «Логических исследований» Гуссерля и «Логики чистого разума» Германа Когена[92]. Оба трактата произвели на меня серьёзное впечатление. Линке предложил мне защитить у него докторскую диссертацию по основам математики следующим летом, пусть даже я не вполне принимал феноменологическую установку. Последнее не могло от него ускользнуть, поскольку я при всей симпатии откровенно сомневался в корректности разделяемой тогда всеми феноменологами критики теории относительности с позиции «чистого усмотрения сущностей». Представления Эйнштейна, как утверждалось, суть фикции в смысле Файхингера, иначе говоря: они «недоказуемы», хотя формально «продуктивны». Всего этого я абсолютно не принимал, концепт «чистого усмотрения» выглядел подозрительным. Как бы то ни было, мой отъезд в Швейцарию положил конец всем этим планам.