От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

‹…›

В Силиконовой долине,

считай чипы.
Я вижу пятьдесят оттенков зеленого
И песнь каждому состоянию,
Тогда как красное покрывает землю…

Образ продолженного освобождения.

Преодоленье инерции,
слова
Плавятся в тигле семантики.
Выживают только метафоры…………..

Это – подлинник,

значащий, что
Ценность может быть взята взаймы,
B уплату, грядущему, загодя,
Так что любой сможет вести слова…….

Ho ни один писатель следом не владеет сполна.

Открываться, как открываются лютики
Как новый начинается день,
и это
Проблема либо замысла, либо дневная…..

Продукция потребляется,

между тем,
Потребитель и есть продукция.
Я не притязаю здесь ни на выводы,
ни на то, чтобы навязать свою точку зрения.

Смысловые ключи – это смещение

Флоридских ключей,
где
Имя стоит на месте.
Десять минус десять равно стандарту……

Равновесие, от которого зависит все.

Кувшинка в кувшине –
таково содержание,
ее стебель уходит,
видно сквозь стеклянное дно………..

B то время, как подтекст десяти тысяч

рыб в направлении том же
устремляются влево.
Афоризмы
приковывают внимание к предложению….

Как можно больше взять Х из воздуха,

Потому как нет ничего там
Кроме как X.
Я есмь
силой кривого вращения…….

B свет темных вещей,

Дребезжа.
Перед публикой
каждый больше себя,
допуская одного, как другого….
‹…›

1985 Аркадий Драгомощенко

XYZ [304] чтения

Мир структурирован по своему собственному смещению. «Мы не верим нашим ощущениям. Степень автоматизма, с которым приходится иметь дело…» функционально точна. Есть длящая себя потребность в новых формах, благодаря которым эта дистанция сможет обратиться в формализацию непосредственного настоящего. Настоящее, похоже, более не является в форме идентификации; скорее, утверждение метит пределы, в которых идентичность может исполниться. Ибо, если бы мир был только тем, что он есть, в нем не нашлось бы места для нас.

Формы современного письма близки к тому, чтобы признать следующую структуру – работа завершает себя, помимо намерений писателя, исключительно в ответе. Подобно опосредованию, письмо, как и прежде, будет озвучиваться и опробоваться, но само посредование просто не пребывает более ни в писателе, ни на странице. Новые серии литературных ценностей обретают независимое от «объективного статуса» произведения существование. Писатель столкнулся с установкой на самого себя именно как на посредника, утраченную личность, то есть как на пространство проекций, как на основу желаний быть понятым.

Это новое опосредование есть не что иное, как сопротивление между читателем и писателем, говорящим и слушающим. «Широко известно, что компетенция слушающего выше компетенции говорящего…», однако, когда говорящий или пишущий принимают всю сложность процесса ассоциирования, происходящего в слушающем ухе или же в глазу читающего, слушающий и читающий расстраивают эту атаку на свою территорию тем, что упрощают ответ. Там, где говорящий или писатель высказывают больше предвосхищающему его чтению и восприятию, слушатель или читатель учреждают дистанцию, отодвигая прежде всего любое абсолютное требование «заявления», предлагаемого произведением. Любое «заявление» выбелено, опустошено, отринуто, создано в форме окружающей пустоты, – из перспективы читателя оно означает лишь пределы писательской формы, неопределенные и изменчивые, насколько это возможно. Оно никоим образом не есть то, что он «говорит». Ничто не может быть вменено с места говорящего, за исключением очертаний его форм. Тем самым это новое сопротивление посредника-медиума требует от говорящего интуитивного владения пробелами (blanks) и отрицаниями.