От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Стихотворению безразлично, кто его пишет
Оно ждет на крыльях
Пояс экфрастической энергии облетает по кругу землю
Планета, из которой мы созданы
Пока другие тщатся привязаться полностью к земле
При помощи стандартных протоколов и управления доступа
Мы входим в арку и продолжаем идти
Это хорошая зарядка
В противоположность войне, поллюции, алчности, ненависти и заблуждениям
Хотя у них несомненно есть свои последователи

Я – это сумма, обобщающая все на текущий момент

Зависящая от будущих операций
Прибавь, вычти, умножь, раздели
И проезжай мимо
Следя за длинной историей как за хвостом
Добравшись до палеолита
Никакое место не сравнится с магмой
Когда приходит время расслабиться
И все обдумать
Но мы слишком заняты будучи многоякими

Фонтан черпает из многих источников

Способом существования городов
Взмывает свои струи к небу
В цвете техниколор и в черно-белом
Опыт видения
Основа одновременного состояния бдения и сна
Введение как раз под кожу
Мастерская как раз под полом
Вода под поверхностью земли
Тьма

Трансформация естественна

Женщины в мужчину, мужчины в женщину
Долгий путь к бытию
Возвращение бабочки
Тишина там, где раньше ее не было
Стихотворение не отпускает
Оно приходит непрестанно из прошлого
Обычные пальцы подбирают их каскады планов
Мы можем увидеть оттуда
Голову со звездами вместо глаз

Играть чрезвычайно медленно

Значит ласкать поверхность времени
Ускорять значит отменять его владения
Ободритесь мои братья и сестры
И пройдитесь на солнышке
Наше понимание столь велико
Будучи сверх понимания одного разума
Жизненные формы превосходят жесткую гимнастику вычислений
Населяя дно океана

2016 Ян Пробштейн

Чарльз Бернстин (1950)

Видимость [310]

Это как если бы у каждой из этих вещей была своя собственная жизнь. Можно их растягивать, деформировать, даже отрывать друг от друга, и все равно между ними внутренняя связность, не позволяющая их разлучить.

Не «смерть» референта – скорее, перезаряженное действие поливалентных референциальных векторов, заложенных в каждом слове; о том, как слова в сочетаниях интонируют и видоизменяют ассоциации, созданные для каждого из них; о том, что «референция», стало быть, – не отношение «один к одному» к какому-то «объекту», а перцептивное измерение, фокусирующееся на объекте, заостряя на нем внимание, ловя его на слове («вот этом» слове), распыляясь на фигуры речи (в то в чем кто где что чтит), отвергая построение образа как следа/проекции и в то же время пуантилистически фиксируя референцию на каждом повороте (полные баки давно уложили спирали) или, как в тех более редких случаях (к примеру, из недавнего у Питера Инмана в «Платине» или у Дэвида Мельника в «Пкоэте») «зауми» (так называемого «заумного языка», насквозь словотворческого) – «иг ок абер-флаппи» – где референция, лишенная своего автоматизма реакции «слово – стимул», «образ – отклик», кочует по полям ассоциаций, подсказанных словом; где слово выстреливает лучами референции, как в энергетическом поле Кирлиановых фотоснимков.

Все это – способы высвобождения энергии, присущей референциальному слою языка; эти слои – материал, из которого ткется письмо, они и есть техники письма. Делать структуры значения в языке более ощутимыми и тем самым придавать максимальный резонанс материи письма – та всегдашняя мощь, которой обладало письмо в наделении опыта осязаемостью не простым указательным актом, а (пере)созданием его условий[311].