Читаем От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России полностью

– мерка женского творчества на «мужской аршин» и оценка его по одному-единственному критерию – приближению к мужскому творчеству.

В своей статье Шапир обосновывала свое принципиальное несогласие с подобной методикой оценки женского творчества через его соответствие «мужскому перу». Женщинам не нужно гнаться за «почти как мужчина», утверждала писательница. Женщины – явление жизни, они отражают мировоззрение целой половины человечества. Ценность женского творчества и заключается в его самобытности, в описании того, что знает женщина-автор и чего не знает мужчина-автор. Женская мораль, женская психология, женский опыт не суть явления смешные и нелепые, как это часто читается в контексте критических статей. Они не менее важны оттого, что отличаются от мужских. Но мужчины-критики упрямо ищут в женских книгах только отражение своих мужских суждений. Критики толкают писательниц на подражательство, а затем нещадно обрушиваются на них, упрекая их в бездарности. Именно поэтому интересны книги только тех женщин, которые не боятся быть самими собой и не ставят пределом своего честолюбия писать «мужским пером»877.

Нужно признать, что статья М. Протопопова грешит множеством противоречий, которых известный критик никогда бы не допустил, если бы хоть на миг мог представить, какому тщательному и к тому же публичному анализу будет подвергнута его работа. Его ирония в отношении женского творчества, женской морали, женского мышления представлены Шапир как расхожие, обывательские и недостойные профессионала суждения. Писательница уличает критика в нелогичности, в безосновательности широких выводов, в отсутствии интереса к избранной теме, в нарушении профессиональной этики:

По скромным семейным и любовным историям, вышедшим из-под женского пера, он мог бы изучить кое-какие новые для него стороны жизненного <курсив Шапир> положения живой женщины. Мог бы… Но что же обязывает его хотеть <курсив Шапир> это сделать?878

Напротив, г-н Протопопов взирает на все проявления «женскости» с «верхов мужского самодовольства», все то, что непонятно ему, он относит к «женскому недомыслию».

Ольга Шапир обвиняла Протопопова не в том, что «критик строго судит женщин-писательниц, а в том, что он позволяет себе судить, их не изучая»879, в его «неприкрытой пристрастности» к женщинам как таковым, в том, что он позволил себе сыпать сарказмами и приговорами в адрес всех женщин, изрекая истины типа: «женщины – пустые сосуды, содержание которых зависит от обстоятельств, но чаще – от милого человека»880. Это уже были обвинения политического характера.

Шапир закончила статью на языке критики того времени. Демонстрируя блестящее владение пером, она выразила «истинное изумление» тем, что маститый критик позволяет себе тон «неприличного политического глумления», встречающегося разве что у мелких газетных рецензентов и не в столь почтенных журналах. Статья получила большой общественный резонанс. Протопопов был вынужден реагировать и в различных своих статьях объяснял, что его неверно поняли.

Если рассматривать процесс эмансипации женщин как процесс перераспределения власти между двумя большими социальными группами – мужчинами и женщинами, то этот процесс как раз нашел свое отражение в поступке Шапир. Ее статья была примером акта перераспределения власти: писательница открыто и осознанно брала себе, женщине, власть говорящего.

Статья «Вопреки обычаю» – первая в ряду нескольких блестящих полемических статей Шапир, посвященных особенностям всего «женского». Литературная полемика подвела писательницу к осознанию своей феминистской позиции, которая позднее позволила ей сформулировать идеи одного из направлений российского феминизма.

Так на рубеже веков репрезентация «феминистского» шла и в женской прозе, и в женской литературной критике.

Писательницы, не имевшие отношения к движению, также не могли пройти мимо тем женского равноправия в своем творчестве. Зачастую они освещали его с позиций своих идеологических установок. Так, В. И. Дмитриева – писательница народнического направления и радикальных устремлений – изображает сцены требования крестьянок равенства с мужчинами в крестьянской среде:

Бабы домой? Почему такое – домой? – закаркала она. – Чем вам бабы помешали? Небось такие же люди, не хуже мужиков понятие имеем! Домой! Ишь ты! Как работать, баба горб подставляй, а судить-рядить – баба на печь полезай! Будя! Насиделись! Не пойду я домой, чего мне там делать?881

А критикесса Е. Колтоновская привычно констатировала:

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев, изменивших мир
10 гениев, изменивших мир

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

Александр Владимирович Фомин , Александр Фомин , Елена Алексеевна Кочемировская , Елена Кочемировская

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное