От Данте к Альберти

Обостренное чувство новизны проявляется в гуманистических трактатах в четком противопоставлении своей эпохи, времени расцвета культуры, — предшествующей, «варварской». История теряет свои сакральный смысл и превращается в историю, которую творят сами люди. Они, а не божественное провидение, определяют ее ход. Если в средние века «именно в будущее перемещалась цель истории, и поэтому прошлое и настоящее только в будущем получали объяснение и оправдание»^{74}, то внимание ренессансных деятелей сосредоточилось на настоящем; оно составляет главное содержание их писем, посланий и, что еще существеннее, теоретических трактатов. Впрочем, будущее также представляло для них немалый интерес, но не потустороннее, а реальное, земное будущее каждого отдельного индивида и самого общества. И прошлое, и будущее получали свой смысл и оправдание лишь в их обращенности к настоящему. «Познавать вновь открытые деяния древности, говорить с прошлым в настоящем и делать нашим и прошлое, и будущее (курсив наш. — М. А.). Что может быть более радостным и более полезным?» — восклицает Верджерио в трактате «О благородных нравах и свободных науках»^{75}.

Будущее имеет еще один аспект: у гуманистов возникает желание жить в веках, в памяти человечества, иными словами — прославиться. Этот мотив, который намечается уже у Данте, начиная с Петрарки становится одним из важнейших стимулов творчества. «Человек старается сохранить свое имя в памяти потомства. Он страдает от того, что не мог быть прославляемым во все прошлые времена, а в будущие не может иметь почести от всех народов», — пишет Марсилио Фичино^{76}.

Наконец, гуманисты и пополаны по-разному относятся к материальному достатку. В гуманистической среде оценка богатства претерпела эволюцию и к тому же не была одинаковой даже у гуманистов, творивших в один и тот же период. Взгляд Петрарки близок (как и в трактовке многих проблем) к взгляду стоиков: человек должен мужественно переносить удары судьбы, в том числе бедность. Более того, «те, кто кажется богатым, являются самыми бедными, так как им недостает многого… Ибо поистине беднее всех те, кто, не довольствуясь тем, что достиг желаемого, стремится к другому»^{77}. Богатство приносит лишь вред и является причиной несчастий. Тот же мотив звучит и в его старческих письмах: «Добродетельный человек не должен предаваться жалобам на нужду»; «То, что толпа называет богатством, истинные философы не считают ни благом, ни предметами, достойными уважения»^{78}.

В сущности подобные мысли являются в XIV — начале XV в. топикой (общим местом). Насколько, к примеру, схожи с мыслями Петрарки те, которые содержатся в трактате Монтеманьо «О благородстве»: «Нужда не лишает его (бедняка. — М. А.) благородства»; «Перестань презирать мою бедность, которая делает мою доблесть еще более славной»^{79}. Однако сама по себе эта топика не случайна (впрочем, она никогда не бывает случайной), отражая не христианский идеал бедности и отнюдь не по-традиционному связывая бедность с ренессансной доблестью. Такое же отношение к богатству свойственно и Салютати. У Бруни оценка большого состояния уже меняется: гуманист пишет о пользе, которую приносит обладание богатством владельцу, — оно открывает доступ к должностям, способствует обретению личного блага. Богатство не толкает к греху, а, напротив, «предоставляет возможность укреплять добродетель», — утверждает Бруни^{80}. Ту же мысль развивает Маттео Пальмиери: «Богатство и большие средства служат орудиями, с помощью которых влиятельные люди поступают добродетельно… Истинная похвала каждой добродетели заключена в деятельности, а для деятельности необходимо имущество, пригодное для нее. Поэтому не может быть ни щедрым, ни великодушным тот, кто лишен возможности расходовать средства»^{81}. Правда, Пальмиери оговаривает возможность обогащения безнравственными средствами и противопоставляет таким людям (которых он осуждает) тех, кто не попирает при этом нравственных устоев: «Заслуживает посрамления тот, кто ради увеличения собственного имущества наносит вред другим. Те же, кто, не вредя никому, увеличивают свое достояние честными средствами, заслуживают похвалы»^{82}. По мнению Бруни, богатство полезно обществу и по той причине, что богатство частных лиц служит основой могущества государства. Эта мысль о социальной роли богатства получает дальнейшее развитие у Поджо Браччолини, рассматривающего его как силу, которая способствует процветанию общества.

Итак, богатство приносит пользу и отдельным людям, и обществу в целом. В этом идейном оправдании богатства присутствует моральный критерий (способ обогащения должен быть нравственным), а подчас — и гражданский. Как первое, так и второе Отличает гуманистическую концепцию богатства от жизненной практики пополанов. «Создателям нового мировоззрения важно было включить богатство как социальный фактор, роль которого была уже очевидна для них, в свою этическую систему»^{83}.