От дороги и направо

Ещё метров пятьсот пролетели гораздо быстрее черепахи. Раза в два. Уколам в ноги я больше не сопротивлялся, точнее никак на них не реагировал. Видимо, едкая трава внедрила под кожу достаточное количество легкого яда, который уже работал там как анестезия. У меня даже появилась возможность по ходу  передвижения оглядывать себя со всех сторон точно так же, как я разглядывал окружавший меня лес. В себе я ничего интересного не обнаружил. Кроме глубоких царапин на руках, радужных пятен на брюках и кофте, да неглубоких дырочек на ногах, на которых засохла кровь. Ну, правда, сами ноги выглядели живописно. Розовые грибные споры вперемежку с этими окровавленными дырочками, с синяками от коленей до туфель и золотистый налет пыльцы на всём этом создавали  приличную художественную работу природы в стиле очень абстрактном. А вот в лесу стал замечать и видеть то, что на первых километрах путешествия по дебрям было напрочь отодвинуто от восприятия слетающими на меня болезненными неожиданностями. Стал я слышать и других птиц кроме той, истеричной, которая почему-то всегда была очень близко. Я уставился в то место пространства, откуда разорялась как баба базарная эта не затыкающаяся ни на секунду птица. Я искал взглядом что-то большое с растрёпанными перьями и огромным клювом, из которого извергались эти ужасные звуки. Но там, откуда летели в округу сумасшедшие вопли, никого не было. Твёрдо верящий в то, что чудес не бывает, я стал высматривать объект поменьше. Кто-то же верещал так дико. И наконец засек маленькую, чуть крупнее воробья серенькую пичугу. Она сидела прямо над моей головой. То есть, все время перелетала поближе, не отпускала меня одного. Не открывая клюва, птичка выдувала из своего мелкого тела этот холодящий кровь звук, похожий на предсмертный вопль человека, летящего на асфальт с девятого этажа. Я сказал птице, что ей надо учиться петь правильно или хотя бы чирикать и  стал прислушиваться к остальным.  Другие птицы верещали, свистели, булькали, каркали и даже квакали как лягушки. Хотя это были точно не лягушки, которым абсолютно нечего делать на кронах деревьев.

Повсюду торчали из плотной травы головки разнообразных пёстрых цветов.  Земля, которую я мог видеть только в колее раздвинутой палкой травы была буквально утыкана разными по цвету и  росту грибами и тонкими стебельками, на которых болтались по три-четыре штуки полупрозрачных ягод костяники. Она росла и у нас, в деревенских колках под Кустанаем, поэтому я рвать её не стал. Но самым интересным явлением этой чащи был мох на деревьях и под травой. Я насчитал семь цветов мха. От тёмно зеленого до почти рыжего. Какой-то мох был пушистый и рос довольно высокими буграми, а другие виды либо окружали стволы как широкие ленты, некоторые остроконечно высовывались из маленьких дупел и в самой верхушке своей свивались в кольцо. Такого я ещё не встречал нигде. Рассмотрел наконец и деревья, которые росли прямо, зелено и весело, свежо. Будто не в муромской чаще жили, а на солнечной лужайке культурного парка. Высмотрел я и сосны с короткими иглами, И ели тонкие, невысокие, задравшие свои худенькие ветки с редкими иголками к далекому и не видному небу. Росли сизые осины, редкие березы, кривые, будто кто-то их гнул специально, причем каждую по-своему. Торчали вихрастые кусты с необычными длинными ягодами фиолетового цвета. Нашла себе место  между тонкими деревцами и кустовая лесная вишни. У нас дома её называют  вишарник.

Много  незнакомых деревьев, цветов, грибов и ягод увидели раскрывшиеся после первого нежданного шока мои глаза. И любоваться бы всем этим великолепием целый день, но надо было искать выход из леса и торопиться на трассу. Успеть до ночи въехать во Владимир хоть на самокате.

Я наметил место, с которого опять сверну влево, и начну топтать себе путь к освобождению от захвата русских джунглей. Добрался за полчаса до него и присел на рухнувшую старую сосну перекурить.