От Дуная до Лены

Конечно «совершила» это все не Мария, а тысячи безвестных работяг. «Покровительство» же императрицы было тем более щедрым, что источником имело не собственные средства, а средства петербургского воспитательного дома, к которым она как «главноначальствующая над воспитательными домами обеих столиц» имела доступ и откуда она предложила позаимствовать на канал четыреста тысяч рублей. Впоследствии это было отмечено Павлом I в указе о постройке канала, который «отныне во изъявление признательности Нашей к таковому споспешествованию Ея Императорского Величества и на память потомству, соизволяем мы именовать Мариинским».

С тех пор, конечно, кое-что переделывали на Мариинке, кое-что достраивали. В двадцатые годы нашего столетия обследовали систему, а перед войной даже собрались строить новую, но началась война. И вот уже больше полутора сотен лет…

Льет и льет дождь, а Мариинка несет службу, пропускает суда. Вон девчонки школьницы садятся на попутную баржу, отправляясь в школу куда-то за два шлюза. Вон две женщины в негнущихся плащах крутят допотопный ручной ворот, закрывая шлюзовые ворота. Мы с Аликом Рогановым прыгаем на берег помогать им: смотреть на это кручение просто не хватает терпежу…

И все же удивительно красиво тут, в этих бревенчатых лесных коридорах! Когда выдается большой промежуток между шлюзами, я поднимаюсь в рубку к Евгению Семеновичу.

— Красивая река! — говорю я с восхищением.

— Дерьмовая река, — отвечает он раздраженно, и, постояв полчаса в рубке рядом с боцманом Толей Копытовым, который только и успевает отирать со лба мелкие капельки пота и крутить, крутить, до мозолей крутить штурвал, я убеждаюсь, что дела наши и впрямь плохи. Шексна петляет без конца, а из-за поворотов узкой реки то и дело появляются верткие буксирчики с рыбьими названиями — «Сиг», «Карп», «Ерш». За ними тянутся лихтеры и неповоротливые длиннющие плоты, звеньев на сорок. Перегородив речушку по диагонали, плоты прижимают нас к берегу. Боцман отчаянно крутит штурвал. Рефрижератор вздымает бурую грязь: здесь совсем мелко. А плот все прижимает и прижимает нас к берегу: эх, как медлительно судно, особенно тут, на мелководье, и какой он неповоротливый, этот допотопный плот.

— Порвем, порвем плот, — говорит капитан, — их составлять-то знаешь каково… — Потом добавляет спокойнее: — Так. Накрылись. Сели на меляку.

Теперь мы на мели и можно пропустить плот. Он медленно тянется мимо нас; на одном из его последних звеньев — шалашик с резным коньком, костер. У костра лежит молодой бородатый парень в телогрейке, плаще, резиновых сапогах. Он словно не замечает дождя, поплевывает, курит, смотрит на нас.

— Откуда? — кричит ему кто-то из наших с палубы.

— Из Белых Ручьев. Из леспромхоза.

— И долго ты будешь так?

— Да с месяц. Пока через все шлюзы протащат…

— Ну и работенка, — говорит боцман Толя, которому сейчас тоже невесело приходится на руле.

Плот прошел, и мы долго баламутим мелкую речушку, пускаем машины «враздрай» и с трудом сползаем с мели.

— Видел? — говорит охрипший Евгений Семенович. — Вот она у меня где сидит твоя красота.

Я возвращаюсь на нос. Мы с огромным измаильцем Митей все время на швартовах: подаем конец, швартуемся, принимаем конец. За сегодняшний день прошли уже с полдесятка шлюзов. Митя тоже в первый раз в экспедиции, до этого он шоферил в Измаиле. И в такие дни, как сегодня, он клянется, что больше его калачом не заманишь на этот проклятый перегон: «Мне ж это надо, Борочка, страшное дело». Зато, когда нам удается быстро пришвартоваться, а дождь вдруг перестает лить, хотя бы ненадолго, Митя весьма ощутимо хлопает меня по спине своей здоровенной лапой и кричит: «Не плачь, мы еще те будем с тобой морякухи, настоящие мариманы!»

Но им конца нет, этим тесным деревянным шлюзам, а на десятом какая-то самоходка вышибла ворота, и получился простой; теперь все эти самоходки и буксирчики с лихтерами и плотами суетятся и норовят пролезть первыми в шлюзовые ворота, потому что у них план, а здесь нет диспетчера, который возвышался бы над всеми в своей стеклянной башне и ставил всех на свои места громовым радиоголосом, как в новых шлюзах у волжских морей. А тут еще какой-то нахальный буксиришко «Байкал» втыкает нам в фальшбот неповоротливую баржу-лихтер, и от этого мы все становимся еще злее: берегли-берегли судно, и вот помяли, а нам еще до Салехарда его гнать. И мы с Митей уже окончательно дошли с непривычки на этой бесконечной швартовке.

Но тут вдруг прекращается дождь, и на бревенчатой стенке шлюза какая-то румяная девчонка в большом плаще, огромных брезентовых рукавицах и в сапожках, обтягивающих полные ноги, принимает у нас швартов. Митя сразу оживает:

— А что, солнышко, коченька, и много у вас еще этих шлюзов? И правда это, коченька, что тридцать девять штук?

Девчонка смеется в ответ на Митин измаильский политес и машет рукой:

— Да ну вас. И совсем не тридцать девять, уже десяток под воду пошли, а на их месте два новых построили…

Но тут сверху что-то кричит Евгений Семенович, и мы с Митей беремся за дело: «мастер» не в духе, и шутки с ним сейчас плохи.