От Дуная до Лены

Здесь нам предстояла пересадка на какую-то мелкосидящую баржонку. К тому же хотелось еще взглянуть, на что похожа эта Тотьма, древний северный русский городок, самое название которого словно бы уводило куда-то во тьму веков — «То-тьма». Как всегда, кустарная топонимика подвела: погост, стоявший в этих местах в первой половине XII века, назывался Тодма. С тех пор город менял местоположение, пережил нашествие татар, расцвет соляного промысла, развитие торгового пути в Сибирь, а потом в Беломорье и, наконец, грустную для него пору, когда торговый центр из Архангельска переместился в Петербург: это было во второй половине XVIII столетия, и «с того времени город запусте». Авторы новых путеводителей для хлесткого контраста приводят обычно слова из старого ежегодника, где говорится, что «Тотьма — тихий… городок». А ведь так и есть. Тотьма и сейчас после волжских городов-красавцев, после Вологды и оживленного Череповца кажется городком на редкость тихим. Конечно же, в шестидесятые годы нашего века на главной площади Тотьмы останавливается автобус, школьники галдят на зеленых улочках, весело перекликаются парни и девчонки из здешнего лесотехникума, школы механизаторов и школы колхозных счетоводов. Но горбатые зеленые улочки рано затихают, засыпают небольшие самолетики на местном аэродроме, и только в маленьком парке духовой оркестрик, как может, приспосабливается к прыгающему современному ритму.

Вокруг Тотьмы расходится во все стороны здешняя тайга — присухонский сузём. Еще в те дни, когда, выйдя на Шексну и Ковжу, впервые встретил я на здешних реках длиннющие плоты или плывущие вольницей бревна, захотелось мне побывать в лесной чащобе, посмотреть, как валят лес. И вот в Тотьме в промышленном парткоме, где Саня отмечал свою командировку, нас познакомили с высоким приятным человеком, парторгом Тотемского леспромхоза Андреевым. Юрий Дмитриевич и предложил нам прокатиться с ним на Пятовский лесопункт, а оттуда — на делянки.

Вот она наконец лесная глушь. В поселке Советском пахло сосной и стояла мирная сонная тишь, все взрослые были на работе.

— Пошли теперь на УЖД и в лес, — сказал Юрий Дмитриевич, выйдя из конторы лесопункта.

УЖД оказалась узкоколейной дорогой, по которой, впряженный в вагончики, бегал по каким-то очень шатким рельсам мотовоз. Мы долго ехали по безлюдному лесу. Попалась на пути первая избушка диспетчера, регулирующего подачу вагонов на лесоучастки, а потом снова безлюдная глушь. Мотовозик, подпрыгнув, словно споткнувшись, выехал на ветку — ус и снова побежал по уложенным на тонкие бревнышки рельсам, еще более шатким на вид. Теперь деревья стояли плотной стеной по обе стороны дороги, и, если взглянуть вверх, видно было, как кроны их смыкаются над головой. И вдруг, точно страшное напоминание о лесной беде, — кусок выгоревшего леса, черные беспомощные деревья тянут к дороге свои обугленные сучья… Наконец мотовоз встал, потому что и ус кончился. Мы были в самой чащобе.

Вот о такой чаще мечтал я иногда в подмосковных лесах: чтобы идти и день, и два, и, наверно, три — и никакого жилья. Тут эта лесная узкоколеечка идет километров на тридцать пять, дальше километров семь бездорожья, а потом снова километров на тридцать пять магистраль другого лесопункта. Однако бродить здесь оказалось не так приятно, как по нашим подмосковным лесам: пробираться сквозь чащу трудно из-за каких-то луж, кочек, бурелома, поваленных деревьев. Маленький Саня, увешанный фотоаппаратами, совсем затерялся где-то сзади. Юрий Дмитриевич рассказывает мне, как тут добывают лес; он хотя и освобожденный парторг, но специалист по лесу; у него отец был «мастер леса», а сам он учился в Ленинграде, был на лесопунктах и простым рабочим, и учетчиком, и техноруком.

— Валить лес — это еще полдела. Важно свою добычу из леса вывезти, а для этого прежде всего важна трелевка, то есть доставка срубленного дерева от пня до дороги, до погрузочной площадки — вот, скажем, до этого уса. Тут у нас еще полтора десятка лет назад валили лес вручную — лучковой или сортовой пилой, потом «окучивали», стаскивали в кучи, а потом тащили на лошадях на склад — зимой по ледяной санной дороге, а летом по кругло-лежням — дороге из бревен. И в те годы народ тут был все средних лет, да и заключенных много. Теперь все вольные, молодежь, потому что машины в лес пришли. А старики в поселке теперь — кто на складе, кто в мастерских.

В чаще слышится жужжание пилы.

— Вот теперь поосторожнее, — говорит Юрий Дмитриевич. — Безопасная зона кончается. Тут уже валят.

Раздается треск, шуршание, шелест и снова треск — это сосна рухнула в подлесок. Потом все страшновато стихает.

Подойдя ближе, мы знакомимся с лесорубами. Работают они бензопилой «Дружба». Пилит высокий длиннолицый Левинский. Как и у многих здесь, у него редкое имя — Единар Ильич.

— «Дружба» — удобная пила, — говорит он, — я ею могу за день кубометров шестьдесят — семьдесят повалить.

Вальщик делает на стволе два параллельных надпила на четверть толщины ствола, а помощник вальщика упирается в ствол специальной вилкой.