От Дуная до Лены

Косторезный промысел существует в этих местах издревле. Занимались резьбой по кости еще родичи Федота Шубных, ставшего потом знаменитым скульптором. Холмогорская кость появлялась на северных ярмарках, шла в столицы. Древний промысел этот уцелел, более того, в Ломоносове была даже открыта школа, готовящая мастеров косторезного искусства. Немало вышло из этой мастерской тончайшей ажурной работы изделий из благородной кости мамонта, из моржовых клыков или слоновых бивней.

В мастерской, куда я зашел, изготовляли и простенькие брошки, и прозрачные пуговицы с паутиной легкого рисунка, и большие кубки со сложнейшим рисунком — с оленями, северными сияниями, северным орнаментом… В небольшой комнате несколько человек работали над пуговицами и маленькими статуэтками — козликами. Грубоватые, необработанные и небеленые еще козлики, сохраняющие фактуру кости, показались мне более интересными, чем готовая продукция. Об этом я и сказал Парфену Парфеновичу Черняковичу, с которым познакомился еще на крыльце косторезной и который вызвался поводить меня по мастерской.

Парфен Парфенович довольно резонно возразил, что у косторезного промысла свои традиции тонкой и филигранной обработки кости и что погоня за модными, обобщенными, грубоватыми формами промыслу ни к чему. Однако он согласился, что беление всех изделий без разбору, которого требуют торговые организации, излишне, а зачастую и вредно: гораздо целесообразнее сохранить во многих случаях благородную желтизну или характерный переход на срезе кости, так вещь выглядит красивее, богаче и меньше напоминает штампованную пластмассовую игрушку. Парфен Парфенович оказался одним из крупнейших мастеров косторезного промысла, человеком начитанным и образованным. Он показал мне свои работы, среди которых было много великолепных, изысканных образцов изделий. Однако некоторые крупные композиции произвели на меня впечатление столь же удручающее, как и некоторые черненые устюгские кубки. Удручающим было здесь довольно вульгарное и упрощенное понимание современности в резном изделии. Ведь если, скажем, на пластинке из мамонтовой кости вместо ажурного силуэта парусника вырезать массивный корпус атомохода, работа лишь весьма условно приблизится к современности, зато вовсе утратит свою эстетическую привлекательность, утратит даже характерные черты резной кости. Поиски современной темы должны быть, видимо, более трудными и сложными. И на мой взгляд, напрасно в иных случаях искусные косторезы вступают в соревнование со штампами для пластмассовых изделий. Впрочем, спор этот нелегкий и сложный — спор о традиционном и новом, о старых мехах и молодом вине.

Поутру я тронулся в путь вдоль Курополки к Холмогорам, где виднелся среди построек знаменитого на всю страну племсовхоза старинный, XVII века, Спасо-Преображенский собор. Из-за туч вышло нежаркое в то лето солнышко, потом стало припекать понемножку, и я прилег на обогретой сверху корочке белого песка на узкой песчаной кромке берега, усеянной топляками и обглоданными рекой скрюченными палками. Напротив Курострова, на той стороне Курополки, видна была набережная Холмогор, ровная красивая набережная с добротными каменными домишками.

Я лежу на песчаном бережку, дремотно смакую дни отпущенного мне капитаном отдыха и думаю о предстоящем плавании по северным морям. И в памяти моей вереницей проходят рассказы о событиях, что привели лет четыреста назад к расцвету Холмогор и других северных городов, в которых мне только что довелось побывать, а в конечном счете — к развитию торговли Востока и Запада. Началось же все так…