От Дуная до Лены

Все это припомнилось мне на белом песчаном бережку Курополки против Холмогор.

В Телепнихе возле пристани Курья меня застал частый холодный дождик. Приютил меня усатый бодрый дядя Миша — ветеран первой мировой войны, сохранивший еще со времен военной службы бравые гренадерские усы и приветствия на всех европейских языках.

— Поживи, — сказал он, — и комнатка есть свободная.

Комната напоминала зал среднего достатка краеведческого музея. На полках, протянувшихся вдоль всех четырех стен, стояла удивительной красоты домашняя утварь из красной и желтой меди, резные вальки, деревянные староверские кресты и евангелия всех цветов и форматов. На стенах висели лубочные изображения Кремля и потемневшие от времени иконы, с окладами и без окладов, с лампадами и без лампад.

Дядя Миша ежедневно топил для меня северную баню, хлестал меня веником и умеренно для своих шести с половиной десятков лет жаловался на здоровье.

— Потею, — говорил он, — не знаешь, отчего? Оно, конечно, может, морсу я пью много, литра по три в день, да еще чаю. И вот еще гриб я очень люблю, может, это все от гриба: от него, говорят, всякое бывает, даже рак.

Я лежал на койке, читал рассказы о морских приключениях и стихи, как говорят, самого «географического» из поэтов — Леконта де Лилля:

Дыбится он, дрожит и снова
взбирается на черный вал
И с высоты хребта седого
внезапно рушится в провал…

Когда дождь унялся, я за одну ночь добрался до моряцкой столицы Архангельска, где готовились к отходу наши суда.

Архангельск — последний город на нашем пути, дальше пойдут пустынные берега Ледовитого океана и редкие арктические порты. Так что у нас свое особое восприятие Архангельска как последнего оплота городской цивилизации. Мне пришлось как-то читать книжку некоего Фр. Шперка о его странствиях по белу свету в конце прошлого века. «В Архангельске, — жаловался автор, — нет ни водопровода, ни надлежащей ассенизации, ни удобного сообщения, ни приличного освещения». Бедный, бедный Шперк, ведь он не преувеличивал.

Путешествовавший уже в тридцатом году советский журналист отмечал значительный прогресс в развитии города: «В городе, — пишет он, — несколько хороших магазинов, театр, кино, краеведческий музей, домик Петра I и невероятное число пьяных». А вот последнее уже преувеличение, во всяком случае в этом смысле Архангельск не выделяется среди других северных городов. В нынешнем Архангельске есть институты, штук двадцать техникумов и всяких специальных средних учебных заведений, филармония, чуть не десяток кинотеатров, больше полсотни клубов, полторы сотни библиотек. Впрочем, днем расхаживать по Архангельску нам было уже некогда: нужно было срочно получать продукты на весь северный переход и всю ледовую проводку.

Начальник экспедиции теперь каждый день совещался с синоптиками из архангельского бюро погоды: здесь прогноз играет еще большую роль, чем в южных морях, здесь еще труднее дождаться тихой погоды. Кроме того, в этом году ледовая обстановка была очень сложной, поговаривали, что даже ледоколы с трудом проходят через пролив Вилькицкого.

Последний вечер в Архангельске. Нам выдали деньги. Мы бродим по городу вместе с Аликом Рога-новым и Димой, и маршрут сегодня что-то неизбежно приводит нас в «Полярный» или «Интурист», где угощают фирменной рябиной на коньяке, потом в парк, где лихие архангельские девчата отплясывают местный вариант чарльстона с моряками-африканцами. Не упомянуть «Полярный» или «Интурист» — значит выкинуть из песни слово. Недаром ведь в талантливой повести о перегоне сейнеров, написанной Виктором Конецким, морским штурманом и знаменитым теперь писателем, глава об Архангельске начинается так:

«Архангельск — город дерева, целлюлозы, судов и рыбы. Лучший ресторан в Архангельске — «Интурист».

Наконец последняя вылазка в город. Мы бежим вчетвером: Алик, Дима, Толя-стармех и я. Сперва на главпочту. В последний раз протягиваем документы в окошечко «До востребования», потом оставляем заявление с просьбой все пересылать в Салехард, на Диксон, в Тикси. Ох эти письма: здесь они как в армии. Без них нельзя. Зачастую письма — это вообще самостоятельное «культурное мероприятие», они самоцель. Наш Дима как-то полгода переписывался с одной ростовской девчонкой — вот такие манускрипты отсылал с разными хорошими мыслями. Она по его наущению даже учиться стала. А потом, когда проходили Ростов, он с ней и повидаться-то почти не нашел времени. Но зато, когда тронулись к Северу, переписка вспыхнула с новой силой.

С почтамта — в магазин: пластинки по списку — Мендельсона, Калинникова, Глиэра и «Маричку», потом — кофе, потом — книги.

— Аля, прибавь оборотов, тебе что, форсунки опрессовать надо! — сердится стармех. — Боря, на, тащи пластинки, тебе это как слону груша…

Сколько дел находишь перед отходом. И чего-то не успел на берегу: вот бы еще денек! Например, Дима только вчера познакомился с «настоящей» девчонкой… Но настроение приподнятое — отход!

Рефрижератор в беде