От Дуная до Лены

— Так вот они тянутся на сто шестьдесят пять километров. В ширину они занимают от полкилометра до десяти, а дальше воды вообще нет. И грунтовые воды страшно засолены, минерализация до пятнадцати процентов. Так что орошение тут, как понимаете, совершенно необходимо. Вон в районе Приморского еще недавно была пустыня: ни кустика, лишь черная зловонная вода. А теперь из Дуная пошла вода по Межколхозному каналу: камыш поднялся, появилась рыба, в общем, ожили земли. Для начала мы будем орошать вот этот Придунайский массив: от Рени до реки Кагильник. Источниками орошения будут пресные озера Кагул, Ялпух, Катлабух, Кугурлуй, Китай. Из Дуная же вода поступит в озеро Сасик, которое предполагается рассаливать. Межколхозный канал соединит Сасик с Дунаем, а дамба оградит озеро от моря. Такова схема в общих чертах…

— Это все в наших плавнях? — удивился «пароходчик». — Я думал, тут всего делов — камыши да ландыши… А люди, гляди, что думают…

— Да, вот еще о камышах, — невозмутимо продолжала девушка. — Вы, наверно, слышали, что тут, под Измаилом, строится целлюлозный комбинат, который будет работать на местном камыше. Так что нужно и о камыше думать. Камыш будут добывать на дунайских островах против Вилкова, там много островов: Анкудинов, Полуденный, Полуночный, Гнеушев. В Вилкове открыта Научно-исследовательская тростниковая лаборатория: работают над повышением урожайности тростника. Плавни вообще будут очень широко использоваться: ренийские, некрасовские, кислицкие, килийские — десятки тысяч гектаров плавней… Там будут развиваться овощекормовые и рисовые хозяйства. Есть даже предложение ввести в плавнях рисово-карповый севооборот. В воде будет рыба жить и рис расти…

— Здорово вы замахнулись, не зря хлеб едите в своем гипрогидроводовозе, — сказал «пароходчик».

Тут мы все стали готовиться к выходу, потому что «ракета» уже подошла к Измаилу, и теперь можно было пересчитать сверкающие окна в нашем межрейсовом дворце, а парнишка этот, «пароходчик», даже стал чечетку отбивать узконосыми своими мокасами в предвкушении развеселого вечера в Измаиле. Я же расспросил у одесситов поподробнее, как мне добираться до экзотических сел на берегах озера, где живут болгары, албанцы, молдаване, гагаузы, украинцы и еще бог знает кто.

В сквере на проспекте Суворова сидели наши парни и ели булку с мороженым.

— Ужин «бича», — виновато моргая, сказал боцман Толя, — ты небось никогда не сидел «на биче»? Закусывай. В контору пойдем.

Я уже знал, что «бич» — по-английски «берег» и что всякий моряк может оказаться на некоторое время на мели, когда судно его в рейсе, когда он ждет нового назначения или когда переговоры его с отделом кадров зайдут в тупик. Тогда платят пятьдесят процентов и жизнь становится какой-то странной: солнышко, курорт, отдыхай — не хочу, а отдыхать что-то не хочется, и вот «бичи» слоняются по проспекту Суворова, давно надоевшие друг другу, да и самим себе, и в сотый раз спрашивают, ну, как дела, есть ли места, пришло ли судно и когда наконец в плавание, хотя, может, только неделю назад доказывали всем и всякому, что стоянка — это лучшее плавание.

— Это что, — сказал мне боцман Толя в тенистом тесном дворике у конторы, — вот раньше, еще когда межрейсовой не было, а была плавгостиница, жилая баржа — тут ее звали «Святая Мария», — тогда не те «бичи» были, профессиональные. Такой, бывало, поиздержится, пооборвется, а работать уже лень. И вот только ходит каждый день в пароходство отмечаться. А предложат ему на какую-нибудь коробку пойти, так он им надменно эдак: «Чтоб я на этой лайбе плавал, вы что же, смеетесь над классным механиком? Пусть на ней Лева Троцкий плавает!» А мы с тобой разве «бичи», не тот пошел «бич»… Да, вот, Боря, новости: я завтра в Херсон уезжаю, а через день-два всех остальных тоже назначат на суда.

Назавтра, воспользовавшись свободным днем, я решил с утра выбраться в эти многонациональные края, к Болграду.

За городом белградский автобус бойко покатил по великолепному асфальтированному шоссе. Народу в автобусе было битком, и я с интересом разглядывал пассажиров. В углу сидели молодые девушки, одетые, несмотря на жару, в какие-то черные накидки вроде паранджи. На шее у них позванивали блестящие мониста с медальоном или крестиком посредине, наверное, еще бабушкино и прабабушкино наследство, а лица у всех были красивые, матовые, носы энергичные, прямые, глаза и волосы черные, вообще больше всего они напоминали турчанок. Только одна из них, одетая точь-в-точь так же, как остальные, была нежно-розовая, почти курносая, похожая на украинку.

— Это болгарки, — сказал мне сосед, заметив, что я разглядываю девушек. — Тут у нас много болгар.

Сосед оказался учителем из Кирничного и, кажется, рад был собеседнику: