От Фарер до Сибири

Как-то рано утром, когда мы собирались на охоту, я захотел до отъезда попить чаю с черным хлебом, потому что погода была необычайно морозной. Я взял два полена с кучи и положил на поперечные шесты над очагом, на которые поставил кусок хлеба, чтобы он оттаял. Когда аборигены увидели, что я сделал, они категорически приказали мне убрать поленья, которые мгновенно были возвращены на прежнее место. Высико вышел и нарубил несколько новых поленьев, которые мне было предложено использовать взамен других, которые трогали женщины. Вот так я много раз ошибался, пока не выучил, что было разрешено, а что – нет, что было можно, а что – нельзя.

Жизнь в чуме далеко не всегда бессодержательна. По вечерам, когда чум едва освещен огнем от очага, старики развлекают более молодых членов семьи рассказами – порой очень наивными, – которые основаны на событиях и происшествиях повседневной жизни, пережитых рассказчиком самим или переданных ему другими родичами. Мой пожилой переводчик и проводник на охоте Высико был разносторонним человеком, который умел как рассказывать истории для юных дочерей и маленького сына Войче, так и делать волчки и другие игрушки, включая оленей и собак. Для того чтобы лучше припоминать истории, дети должны были повторять каждое предложение, по мере того как оно произносилось.

По отношению ко мне аборигены всегда вели себя крайне порядочно. Они никогда ничего не воровали из моих чемоданов с провиантом, амуницией и т. д. Ночью, когда я спал, из карманов моих штанов часто выпадали деньги (все другие европейские одежды, даже рубашки, я во время жизни в чуме не использовал), и женщины, которые прибирали постель по утрам, постоянно приносили мне эту мелочь со словами: «Юро путтер?» («Друг, это не твои?»)

Аборигены вели себя со мной очень дружественно и обращались ко мне искренне со словами: «Манне юро» («Мой друг»).

Северосибирские аборигены-христиане не очень хорошо знакомы с российским православным христианством. Во время моего посещения чума богатого остяка Восены, у которого было пять сыновей (Токо, Ерусо, Мьятсо, Сатоко, Серроко), из которых двое, судя по русским крестикам на шее, были крещеными, обычные русские иконы в рамках на подставке стояли рядом с собственными истуканами этой семьи. Указывая на икону святого Николая, одна из жен Восены спросила:

– Что это такое?

В ответ ей было сказано:

– Икона.

– Но что тогда вот это? – спросил я, указывая на другое изображение.

– Чуко общико, – было сказано в ответ. (То же самое, что и в предыдущем случае, то есть икона.)

У Восены в целом было очень много божков, некоторые из которых имели форму деревьев, обернутых в лоскутки меха, и т. п.

Несколько раз я ходил с молодыми людьми из разных родов в баню на Нейве-сале. По причине стыдливости они раздевались лишь по пояс. Они сидели в кожаных штанах на лавках бани, немного смущаясь моим отсутствием чувства приличия.

Аборигены севера Сибири не музыкальны. Когда я впервые услышал их песни, я подумал, что это был плач. Рыдание европейца и песни северосибирских аборигенов друг от друга не отличить.

Любимая песня юраков звучит следующим образом:

«Манни пирипше харвон, манни совво омгари дара.
Шарка и шар совво омгари, ма мьегана мье дара».

(«Я люблю девушку (пирипше), мне нравятся хорошие вещи. Водка и табак – хорошие вещи, мне нравится (нужно) посещать чум».)

Самое главное развлечение аборигенов в свободное время – ходить в гости из одного чума в другой. Во время принятия пищи – блюд из сырого мяса или рыбы – развязывается язык, веселятся и гости, и хозяева. Они могут болтать обо всем, что находится между небом и землей, что лежит в пределах их кругозора.

Во время походов с аборигенами на лодках они часто раздражали меня своей постоянной болтовней. Они гребут, как эскимосы, очень быстро, чтобы затем отдыхать на веслах, болтать и смеяться, пока лодка не потеряет скорость. Потом это повторяется. «Эгге, эгге, агалор, тарем, тарем, горатарем!»

После возвращения с полуострова Ямал я непродолжительное время пожил на Нейве-сале, чтобы подготовиться к возвращению на юг. В один из этих дней на Нейве-сале зашел интересный юрак, князь. Он учился в Санкт-Петербурге и мог читать и писать по-русски, а также немного говорить по-немецки, по-французски и по-шведски. Его хотели перевести в другой университет в столице, но ему наскучило такое времяпрепровождение – его тянуло обратно к своим людям, к дыму и холоду чумов, к кочевой жизни на пустынных, бескрайних снежных просторах.

В конце года многие сибирские аборигены, у которых есть олени, посещают российские городки на Крайнем Севере, где в декабре и январе проводятся ярмарки. Но самые бедные аборигены, которые летом живут за счет рыбной ловли, а зимой – охоты, остаются в своих краях. Если охота на куропаток и зайцев идет плохо, они часто страдают от голода и нужды.