От глупости и смерти

После ужина они сидели в приятном полумраке и любовались картинами. Старик сходил в Художественный музей, накупил недорогих репродукций – Макса Эрнста, Жерома, Ричарда Дадда, изящного Фейнингера – и развесил их по стенам в дешевых рамках. Некоторое время они молчали, а потом принялись негромко болтать.

– Я много думал о том, как умру, – неожиданно произнес Гаспар. – Мне нравится, как про это сказал Вуди Аллен.

– А что он сказал?

– Он сказал: «Я не боюсь умереть. Я просто не хочу при этом присутствовать».

Билли усмехнулся.

– Вот и я примерно то же чувствую, Билли. Я не боюсь покидать этот мир, но мне страшно покидать Минну. Я бываю у нее, говорю с ней и знаю, что мы все еще связаны. Когда я уйду, это будет концом и для Минны. Она по-настоящему умрет. У нас нет детей, нет родственников, почти все, кто нас знал, уже сами умерли. Мы не совершили ничего такого, о чем пишут в книгах, так что никто о нас и не вспомнит. Я с этим смирился, но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь помнил о Минне. Она была замечательным человеком.

– А ты расскажи мне о ней, – сказал Билли. – Я буду помнить вместо тебя.

Разрозненные воспоминания. Одни на удивление четкие и яркие, другие смутные, как остатки сна. Целая человеческая жизнь: мелкие жесты, ямочки на щеках, когда она смеялась какой-то из его глупых шуточек. Их юность, любовь, зрелость. Мелкие победы и боль несбывшихся мечтаний. То, как Гаспар говорил о ней, многое говорило о нем самом: его голос, необычайно нежный, был полон такой глубокой тоски, что для успокоения ему приходилось делать частые паузы. Он собирал образ Минны, как головоломку: ее любовь к нему, ее заботу, ее одежду, ее походку, ее любимые безделушки, ее меткие замечания. Все эти детали нужно было тщательно упаковать и поместить в новое хранилище. Старик отдавал Минну на хранение Билли Кенетте.

Рассвело. Через жалюзи в комнату просачивался оранжевый свет.

– Спасибо, отец, – сказал Билли. Он не мог объяснить, что он почувствовал тогда на улице, но добавил:

– Я никогда ни за кого и ни за что не был в ответе, никому не принадлежал…не знаю уж почему. Меня это не беспокоило, потому что я не знал, что бывает и по-другому. – Билли наклонился к Гаспару, давая понять, что хочет сказать нечто важное, открыть глубоко спрятанный секрет – и заговорил так тихо, что старику пришлось вслушиваться.

– Я его даже не знал. Мы обороняли аэродром в Дананге – я говорил тебе, что служил в первом батальоне девятого полка морской пехоты? Ну, так вот. Комми готовили наступление на провинцию Куангнгай, к югу от нас – было похоже, что они собираются взять тамошнюю столицу. Моей стрелковой роте было приказано защищать периметр. Вьетконговцы постоянно посылали диверсионные группы – дня не проходило, чтобы не убили какого-нибудь несчастного придурка, которому приспичило не вовремя почесать голову. Дело было в конце июня – холодно, непрерывные дожди, воды в окопах выше колена. Сначала мы увидели сигнальные огни, потом наши гаубицы забухали. Небо заполнилось трассирующими пулями и снарядами. Я услышал что-то в кустах, рванул туда и увидел двух солдат регулярной армии, вот как тебя сейчас: темно-синяя форма, длинные черные волосы. Они стреляют, а у меня как назло автомат заклинило. Вытащил рожок, стал другой вставлять, и тут они меня тоже заметили. Наставили на меня свои АК-47. Господи, до сих пор помню это чувство: всё вокруг точно замедлилось, и только два дула калибра 7,62 на меня смотрят. Настолько не в себе был, что стал прикидывать, чье это производство: советское, китайское, чехословацкое, северо-корейское? От сигнальных ракет светло, как днем – вижу, кранты мне, и тут на них напрыгивает наш младший капрал и орет что-то вроде: «Эй, комми сраные, гляньте сюда!» – а может, и что другое, не помню. Короче, изрешетили они его так, что от него ошметки летели на кусты, на меня… даже в воду, где я стоял…

Билли дышал с трудом, все время двигал руками и вглядывался в углы освещенной рассветом комнаты, словно надеялся обнаружить там причину, по которой это рассказывает.

– Господи … куски его тела в воде… и в моих ботинках!

Билли завыл, на мгновение заглушив уличный шум за окном, и начал издавать хриплые бесслезные стоны, а Гаспар обнимал его, приговаривая, что всё хорошо, если вообще говорил что-то. Билли прижался к его плечу старика и снова заговорил:

– Он не был мне другом, я его даже не знал – так, видел издали, парень как парень. У него не было никаких причин поступать так, он даже не знал, хороший я человек или дерьмо собачье. Почему он это сделал? Не надо было. Они его даже не заметили бы. Когда я покончил с ними, он уже был мертв, я его даже поблагодарить не успел! Теперь он здесь, на кладбище, так что я тоже сюда переехал, чтоб навещать его. Пытаюсь сказать ему «спасибо», но он в земле и не слышит меня. Господи, господи! Почему он не слышит? Я хочу просто сказать «спасибо»!