От Голливуда до Белого дома

Мама сняла мрачную тесную квартирку в Йорквилле на верхнем Ист-Сайде, тогда еще не вошедшем в моду. Она обставила ее некрасивой, громоздкой (но ценной) викторианской мебелью, которую ей подарили вашингтонские друзья. Район был убогий, из тех, где мужчины в исподних рубахах сидят на ступеньках крыльца, а дети орут, носятся сломя голову и стучат палками по мусорным бакам. Никогда прежде, даже в самые тяжелые времена, у нас не было такого соседства.

Некоторое время мы жили там все вместе, и в летнюю жару я проводил как можно больше времени на теннисных кортах. Мама пыталась найти работу для Игоря через своего прежнего воздыхателя Джозефа Паттерсона, издателя нью-йоркской газеты «Дейли ньюс», но он отказал ей. (Она считала это местью за отказ от его предложения руки и сердца тридцать пять лет назад.)

Мама не прекращала своих попыток, но настроение ее все ухудшалось. Не иметь успеха в Америке, где она была звездой светского общества — с этой мыслью она не могла примириться. Пока она еще не задействовала свои связи в Вашингтоне, городе, где ее хорошо знали. Конечно, ею руководила гордость: вернуться туда она хотела бы во всем блеске. (Думаю, что к этому примешивались и опасения — а вдруг Вашингтон ее тоже не примет?)

Мы с Игорем постоянно убеждали ее обратиться к своим вашингтонским знакомым, и когда она наконец это сделала, все сразу наладилось. За тридцать пять лет в столице не забыли маминых триумфов в российском посольстве. Ее старая подруга Сисси Паттерсон, сестра злопамятного Джозефа, обещала Игорю место в своей газете «Таймс-геральд», а маме — теплый прием в вашингтонском высшем свете. Вот таких приветственных слов мы и ждали все это время: «О, Маргерит, ты вернулась! Мы по тебе скучали».

Семья быстро собрала пожитки и отправилась в Вашингтон осенью 1937 года, а я остался в Нью-Йорке, все еще не теряя надежды стать дизайнером.

Судьба улыбнулась мне, когда я случайно встретил Беппе Беллини, моего спасителя в истории с Люси Уинслоу. Он продавал в Америке итальянский антиквариат, сняв для этого номер люкс в декорированном в европейском стиле отеле «Амбассадор» на Парк-авеню. Беллини решил, что мое положение в нью-йоркском обществе так же прочно, как это было во Флоренции, и стал приглашать меня на коктейли, которые устраивал для потенциальных клиентов и старых приятелей из Европы. Одним из них был Эрнесто де Аньели, наследник итальянской семьи, производившей вооружение. Он числился студентом Йельского университета, но львиную долю времени бездельничал в компании таких же, как он, завсегдатаев модных клубов. Он был видным парнем, пользовался успехом у девушек и помог мне завести новые знакомства.

Де Аньели снимал квартиру на Ист-Сайде, и я смог разместить у него на время часть имущества нашей семьи. Среди этих вещей был мамин портрет кисти Джона Сингера Сарджента[61]. На этом портрете, написанном в Вашингтоне, когда мама была юной девушкой, она изображена в полный рост в черном платье с белым тюлем на плечах и гладко убранными волосами. К своему стыду, я должен признаться, что хотя портрет мне и нравился, я понятия не имел о его истинной ценности… поэтому не слишком расстроился, когда он пропал. Его вместе с другими вещами де Аньели забрал себе владелец квартиры, когда Эрнесто уехал в Италию, не заплатив арендную плату за несколько месяцев.

Де Аньели познакомил меня с Аделаидой Моффет, своего рода нью-йоркской знаменитостью. Еще недавно она была светской дебютанткой… а стала эстрадной певицей. Каждый вечер она выступала с оркестром в «Амбассадоре», прежде всего благодаря своему положению в обществе, как я полагаю. Ситуация была неординарной, чего нельзя сказать о голосе Аделаиды. Светские девушки в те времена не работали, это было не принято, но Аделаида не относилась к тем, кто позволял условностям помешать ей наслаждаться жизнью. Она была потрясающей красавицей с темными волосами, огромными темными глазами и роскошными формами, может быть, даже чересчур роскошными. У живой и общительной Аделаиды было множество друзей; она фактически являлась ожившим воплощением светской дебютантки — классической героини рисунков Питера Арно[62]. У нас с ней сразу же завязался легкий, необременительный роман. Аделаида недавно овдовела. Ее мужем был красивый, богатый и сильно пьющий Уинки Брукс, который годом раньше выпал (а может быть, был выброшен) из окна. Это был настоящий скандал, о котором писали все газеты — богатые и знаменитые в те годы были так склонны к мелодраме. Аделаида сумела взять себя в руки и завела роман сначала с де Аньели, а потом со мной и одновременно с Франклином Рузвельтом-младшим[63], который был женат и жил в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния, где учился на юриста.