От Голливуда до Белого дома

Игорь принял эти новости со своей обычной невозмутимостью. Он всегда был намного уравновешеннее меня и полон оптимизма и уверенности. Его присутствие действовало на меня благотворно. Он легко отмахнулся от постигшей меня катастрофы: «Ты найдешь другую работу, я тоже найду себе место». Игорь был счастлив вновь оказаться в Америке и пришел в восторг от снятой мной квартиры. Таким же улыбчивым и исполненным надежд он оставался все последующие недели, когда нам пришлось довольствоваться сосисками в «Недикс»[58] на обед и терпеть унижения.

Игорь привез с собой украшенную драгоценными камнями миниатюру с изображением Николая II, одну из наших последних семейных реликвий, которую царь лично пожаловал нашему деду, послу Кассини. Раньше портрет окружала россыпь бриллиантов, но мама продала камни в тяжелые годы в Швейцарии. Игорь отнес миниатюру в магазин A la Vieille Russie, специализировавшийся на предметах искусства из России, и продал за 500 долларов с возможностью выкупить ее назад за 1000 в течение года. Конечно, мы этого не сделали. Кто знает, сколько она могла бы стоить сейчас?

Эти деньги помогли нам продержаться некоторое время. Найти работу было практически невозможно. Безработные продавали яблоки на улицах и получали обеды в бесплатных столовых. Контакты мистера Роя оказались для меня бесполезны, или, возможно, я, плохо понимавший разницу между оптовой и розничной торговлей, оказался бесполезен. Я был наивным юношей с хорошими манерами, пытающимся найти свое место в мире, где выживали самые циничные и напористые. Иногда мне предлагали: «Работы у нас нет, но нам нравятся ваши эскизы. Не продадите несколько?» И я продавал их по доллару за штуку. «Я готов продать душу дьяволу, если мне будут платить сто пятьдесят долларов в неделю до конца жизни», — говорил я Игорю.

Мы обращались за помощью куда только могли. В итальянском консульстве служили несколько моих знакомых по университетским годам. С одним из них, вице-консулом Альдо Лони, которого я во Флоренции знал достаточно хорошо, чтобы не испытывать особой приязни, у нас состоялся долгий разговор. В свое время я побил его брата, но теперь держался уважительно и признался, что оказался в Нью-Йорке в трудном положении. «Мой друг, — сказал он мне, наслаждаясь мщением, — мне жаль, но ты должен понять, что твой статус в Италии здесь ничего не значит. Ты думал, что вот так, запросто, поедешь в Ньюпорт[59] и будешь играть в теннис с людьми из высшего общества? Не выйдет. Ты здесь никто. Ах, как обидно!»

«Ты, cafonaccio!» — бросил я ему в лицо. В Италии это тяжелейшее оскорбление, которое трудно перевести — нечто среднее между «дешевка» и «выскочка», только еще хуже. «Ты родился cafone, cafone и умрешь. Я еще докажу тебе, как ты был неправ!»

Насчет тенниса он действительно оказался неправ. Мы с Игорем отправились в теннисный клуб Вест-Сайда в Форрест-Хиллз, представились итальянскими теннисистами с высоким рейтингом и получили предложение подтвердить свою квалификацию в парной встрече. Мы легко обыграли противников, после чего нас пригласили вступить в клуб. Членские взносы оказались невелики, но мы в любом случае готовы были стать членами клуба — теннис оставался единственной ниточкой, связывавшей нас с высшим обществом, к которому, по нашему разумению, мы принадлежали по праву. Учитывая наши стесненные обстоятельства, стремительное признание нас как равных в теннисном клубе казалось настоящей сказкой.

Проводить время на корте было намного приятнее, чем бегать высунув язык, в поисках работы, так что большую часть лета я посвятил участию в небольших турнирах штатов Новой Англии[60], в том числе и в Ньюпорте. Проживание и питание для участников были бесплатными, к тому же я убедил себя, что летом хорошей работы все равно не найти.

Более практичный Игорь не ждал только хорошей работы, а брался за все, что подворачивалось, даже продавал чулки и томатную пасту. Он работал в буквальном смысле день и ночь: ночью был корректором в итальянской газете Il Progressio, а днем служил клерком в туристическом агентстве. В марте приехала мама. Она казалась потерянной и беспокоилась, что все опять придется начинать сначала.

Еще через месяц к нам присоединился отец. Он задержался в Риме, чтобы уладить дела с квартирой и продать мебель. Складывалось впечатление, что он обменял всю мебель на электрическую плитку, но уверенности у нас не было, потому что ответы отца на любые вопросы о финансовых операциях были нечленораздельны. Во всяком случае, в Америку он прибыл только со своими чемоданами с одеждой и электрической плиткой, которую гордо прижимал к груди, сходя по трапу. В Нью-Йорке, как это было и раньше, в поисках работы он не преуспеет.