От Голливуда до Белого дома

Я стал преподавать в институте моды на Коннектикут-авеню. Подобного рода учебные заведения процветают в каждом американском городе, где живет достаточное количество молодых девушек, полагающих, что они стильно одеваются, и на этом основании рассчитывающих на карьеру в мире моды. Помочь этим девушкам в их устремлениях практически невозможно, и уж тем более странно было бы ждать от меня, учитывая мой предшествующий опыт, каких-то практических советов. Но научить их рисовать эскизы я мог, чем, собственно, и занимался.

Кроме того, я рисовал карикатуры для ежедневной колонки светской хроники, которую вел Игорь. Называлась она «Мелочи жизни». Все закончилось, когда я опубликовал в газете комический шарж под названием «Бальски в посольски польски», на котором изобразил посла Польши Ежи Потоцкого, танцующего с известной вашингтонской дамой необъятных размеров. Из-за этой невинной шутки весь утренний тираж «Таймс-геральд» изъяли из продажи. Миссис Паттерсон была женой польского аристократа и питала к ним слабость, поэтому она принесла послу свои глубочайшие извинения вместе с моей головой на блюде.

Игоря пощадили, но ему тоже было трудно удержаться от шуток в адрес столпов вашингтонского общества. Некоторые молодые отпрыски лучших семей Вирджинии были очень недовольны легким, ироническим стилем его колонок, но на самом деле больше всего они были возмущены тем, что красавица-южанка Августина «Бутси» Макдоннел предпочитает общество Игоря их ухаживаниям. И вот вечером 24 июля 1939 года эти благородные джентльмены из Уоррентонского загородного клуба заманили Игоря на парковку, ударили по голове и увезли в тихое местечко, где вымазали дегтем и обваляли в перьях. В результате эта отвратительная ситуация сильно помогла его карьере. С больничной койки Игорь писал репортажи о своем похищении. Ведущие светские колумнисты встали на его защиту — Уолтер Уинчелл, Чолли Никербокер (под этим псевдонимом тогда работал Мори Пол). В газете Игоря повысили в должности, и после войны он заменил Пола в роли Чолли Никербокера (все светские колумнисты газет Хёрста[72] традиционно писали под этим именем).

С профессиональными успехами Игоря я тягаться не мог, но в вашингтонском обществе сумел приобрести определенный вес. Я завел себе красивую подружку, еще одну светскую девушку и одновременно певицу по имени Пегги Таунсенд. Она выступала в отеле «Роджер Смит» и мечтала о Голливуде. С ее внешностью она вполне могла там преуспеть — высокая длинноногая брюнетка с великолепной фигурой, темными глазами и вздернутым носиком. Она-то меня и заставила всерьез задуматься о Голливуде, о котором я грезил, еще когда бегал в кино во Флоренции.

Вашингтон дал мне столь необходимую передышку после отношений с Мерри Фарни, но не мог же я вечно учить студенток института моды рисовать эскизы.

А история с Мерри Фарни все еще не была завершена. Она названивала мне в Вашингтон, пыталась убедить вернуться к ней. Этого я делать не собирался, но в конце концов согласился встретиться с ней в Нью-Йорке, чтобы обсудить ситуацию.

Я приехал вместе с Тони Кроком, сыном вашингтонского корреспондента «Нью-Йорк таймс». Мне не хотелось встречаться с ней наедине. Мы зашли в ее квартиру ближе к вечеру, и она сообщила, что мне заказан номер в отеле «Лоуэлл». «Я знаю, что здесь ты останавливаться не захочешь, — добавила она, — хотя я все еще надеюсь на наше примирение. Я скоро отплываю в Европу и хочу уговорить тебя путешествовать вместе».

«Не думаю, что это хорошая идея, — отозвался я. — Но мне бы хотелось поговорить о том, что нам теперь делать».

«Ладно», — согласилась она и предложила вместе поужинать.

За ужином она включила все свое обаяние, и в итоге это был один из немногих спокойных вечеров, который мы провели вместе. Она снова пыталась уговорить меня плыть с ней в Европу, и я вновь отказался. Я сказал, что не вижу будущего у наших отношений и что лучшим выходом из ситуации будет развод.

«Хорошо, — ответила она. — Но я настаиваю, чтобы развод происходил в Нью-Йорке».

А вот на это я был не согласен. В те годы для развода в Нью-Йорке требовались доказательства физической или моральной жестокости. Я еще не получил американского гражданства, а обвинения в жестокости грозили мне депортацией. «В Нью-Йорке мы сможем развестись после того, как я получу гражданство», — сказал я.

«Нет, это не годится», — возразила она. Если уж развода было не избежать, она хотела как можно скорее покончить с этим делом.

Я предложил развод в Рино[73], и казалось, что она готова на это пойти. «Ну, что ж, если другого варианта нет… Мне жаль, что все так закончилось».

Она держалась приветливо, очень по-дружески. Я чувствовал, что прощаю ее за все обиды, даже за медяки, которые она швырнула мне в лицо, но к тому, чтобы все начать сначала, я готов не был. «Ты ведешь себя благородно, — сказал я ей. — Хорошо, что мы можем все обсудить как цивилизованные люди и остаться друзьями».