От Голливуда до Белого дома

Наконец я решился поговорить с ней напрямую: «Мы должны как-то урегулировать ситуацию. Давай я поговорю с твоими юристами об организации нового бизнеса. Мне нужно зарабатывать деньги».

Разговор происходил в ее спальне. Мерри сидела на кровати. Она сказала мне: «Я понимаю. У меня есть для тебя деньги, столько, сколько ты заслуживаешь».

С этими словами она выдвинула ящик прикроватного столика, достала носовой платок, куда складывала медные монетки в один цент, и швырнула его мне в лицо: «Вот твои деньги!»

Это был шок. Так меня еще никто не оскорблял. Я побледнел от гнева. Наконец — наконец! — стало абсолютно очевидно, что она не питает ко мне ни малейших чувств и вышла за меня замуж только из-за титула (позже она признается, что сделала это, чтобы из баронессы превратиться в графиню), а я был полным идиотом. «Теперь я тебя возненавидел, — сказал я ей. — Ты пустая и бездушная женщина. Я ухожу, и ноги моей больше здесь не будет».

Я выполнил свое обещание… Но точка в истории с Мерри Фарни еще не была поставлена.

Я улетел в Вашингтон к своей семье. Они жили в квартире с тремя спальнями на Коннектикут-авеню в условиях, которые лучше всего можно было охарактеризовать как «скромно, но достойно». Игорь работал младшим обозревателем отдела светской хроники в газете «Вашингтон таймс-геральд» и в одиночку содержал семью. Несмотря на это, он был искренне рад моему приезду и сказал мне: «Ситуация пренеприятная, но ты не расстраивайся. Все наладится». Мама тоже всячески старалась меня ободрить. Она всегда считала, что любой человек совершает в жизни много ошибок, но непоправимых среди них мало. Мама верила, что в конечном итоге нас с братом ждет большой успех — это было для нее важнее всего.

Но жила она не только этим. К тому времени она сумела восстановить свой социальный статус в Вашингтоне и очень им дорожила. Ее старые друзья — «пещерные люди», как их называли — не забыли маму. Сисси Паттерсон дала Игорю работу (мама предпочитала называть это услугой за услугу). Ева Мерриэм, в доме которой устраивались самые грандиозные в Вашингтоне приемы, приглашала на них не только графиню Кассини, но и ее сыновей (и да, ее мужа тоже). В таких обстоятельствах мне нетрудно было зализать свои раны. Атмосфера в Вашингтоне тогда была куда более рафинированной, чем в том бюрократическом муравейнике, в который он сейчас превратился. Возможно, тамошняя светская жизнь не была столь изощренной, как в Нью-Йорке, и ее темп был не таким лихорадочным, зато люди были учтивы и обходительны. В любом случае, «изощренностью» меня уже досыта накормила Мерри Фарни, и я рад был вновь оказаться в благовоспитанном обществе.

Светская жизнь Вашингтона напоминала мне Европу, особенно Рим — как в любой столице мира, на приемах там встречались представители высшего общества, дипломаты и политики. Посольства давали балы, на которые нужно было ходить во фраке. Каждого гостя по прибытии громко объявляли, на официальных обедах часто присутствовало не менее ста человек. Общение с такими людьми давалось мне легко, я подружился с дипломатами не только из Италии, но и из Германии, Польши и Филиппин. На приеме в посольстве Польши я познакомился с князем Алеком Гогенлоэ и его женой Пегги Биддл Шульц, которые стали моими близкими друзьями, а через десять лет и партнерами по бизнесу.

Сливки американского общества — Биддлы и Меллоны — посещали посольские приемы, а на уик-энды, в знак ответной любезности, приглашали дипломатов (и семью Кассини) в свои виргинские поместья поохотиться на лис. Я иногда принимал участие в охоте, а после войны, когда у меня уже была своя конюшня, стал делать это чаще, проводя конец недели где-нибудь в Вирджинии или на Лонг-Айленде. Выглядели участники охоты очень элегантно: в традиционных алых камзолах, превосходно экипированные. Ритуал часто включал в себя завтрак и непременно — коктейли; охотники пили больше, чем кто-либо, кого я знал.

Мама была дружна с Эвелин Уолш Маклин, хозяйкой знаменитого поместья на другом берегу Потомака. Ей принадлежал легендарный бриллиант «Хоуп», и она иногда появлялась в украшении с этим огромным, голубой воды камнем на приемах (обязательно в сопровождении двух детективов). Однажды я был на балу, где дочь миссис Маклин, тоже Эвелин, блистала в этом украшении; позже она вышла замуж за сенатора Рейнолдса, любезного джентльмена-южанина намного старше ее. В подобном обществе росла и Жаклин Кеннеди и надеялась воссоздать его в Вашингтоне, когда ее мужа избрали президентом в 1960 году.

Между тем хроническая проблема с моей работой так и не была решена. Казалось, что моя светская и повседневная жизнь существуют в абсолютно разных измерениях.