Были страшные боли. Я около двух месяцев ничего не ела, все время рвало. И, представьте, что я была как скелет обтянута кожей. Я молилась все время. У меня Акафистник оказался разорванный от боли. Потому что я крутилась на постели, и руки были в масле. Вот этот замасленный Акафистник
Мы в растерянности, она только просила читать Акафист, а мы в растерянности, плачем. И вот, в это время мой муж пришел с работы. Услышал этот крик, и вот, слава Богу, повел себя очень разумно. Я этого даже не ожидала от него. Он на нас на всех прикрикнул, говорит: «вы чего, — говорит, — орете? Быстро на колени, и молиться!»
И знаете, сказал он, как командир. Одних поставил здесь читать Евангелие, других Акафисты, говорит: «на колени! Она попросила вас молиться, на колени!» И мы все упали на колени, и начинаем молиться: кто Акафист, кто Евангелие. И она задышала.
Конечно, это был такой переломный момент, что уже думали: все. И на следующий день подруга наша пошла к преподобному Сергию, помолиться, и встречает там батюшку, отца Давида, вот. А батюшка не знал, что Ирина в таком состоянии. И он у нее спрашивает:
— Как Ира? — И она говорит:
— Вы знаете, батюшка, Ирина заболела тяжело. Ее надо прийти причастить и пособоровать.
Ну, он приехал сюда. Вероятно, даже не думал, что она в таком состоянии и не мыслил ее причащать, а думал только пособоровать. Нам с мамой дал распоряжение, чтобы подготовиться к Соборованию. Мы начали к Соборованию готовиться, и вдруг, мы видим — батюшка выбегает из комнаты, и из дома. Я пошла брать свечи к соборованию, мама тут, и батюшка убегает из квартиры.
Мы растерялись, что случилось? Забегаем в комнату, а у Ирины рвота кровью. И батюшка увидел рвоту эту, он испугался, что она умрет. И он поехал на машине для Причастия, за Дарами. А мы-то не знали. Он выскочил, я выбегаю на балкон, смотрю — батюшка рясу держит в руках, и в машину. Я не знаю, тут ехать, даже если быстро, ну это минут пятнадцать до Храма, и обратно, это на полчаса. А он, наверное, минут за пятнадцать-двадцать у нас оказался. С какой скоростью он мчался, я не знаю, но минут через пятнадцать опять дверь распахивается, он забегает, и нам говорит: «выйдите из комнаты!»
Мы вышли, он ее исповедовал, и потом выходит, и говорит нам, что он будет ее постригать».
— Батюшка, самый большой грех — я не выполнила обет пострига. Если вы можете, до владыки я не дойду, помогите мне перед смертью выполнить постриг, обет свой. — Он говорит:
— Хорошо.
Исповедовал, причастил, потом посмотрел на иконы и говорит:
— Я поговорю с владыкой.
Потом перезванивает и говорит:
— Я поговорил, благословение дали. Срочно шить облачение.
И пошли к отцу Герману Татьяна с Наташей, и сказали, что я умираю. Отец Герман сказал все заказы отложить. Раба Божия Галина, в пошивочной у него работала и работает сейчас, и она вспоминает, что ей пришли и сказали для умирающей шить облачение. Она шила, и говорит, плакала, — для умирающей шьет.
И вот, когда мне принесли облачение: клобук, подрясник, я не могу встать с постели. Говорят:
— Надо примерить. — Я говорю:
— Я не могу встать.
Меня подняли под руки, я уже как плеть. Только одели подрясник, рясу, клобук, я говорю:
— Слушайте, а у меня не болит.
Снимают — у меня боли начинаются. В общем, я легла, около меня повесили облачение, на шифоньере, батюшка приезжает и говорит: «будем постригать. А где вы хотите? Ну, вы же в Храме не выдержите? Вы же не дойдете до Храма. Будем постригать дома». И тут Танечка пришла, она сейчас расскажет».