От кочевья к оседлости

Цамба обратил разгневанный взгляд на своего недруга, надеясь распознать на пухлом гладком лице его следы злорадства. Но как ни старался, разглядеть не мог — оно было совершенно невозмутимо, как всегда. «Нет, брат, меня все равно не проведешь! — сердито думал Цамба. — Мы знаем, кто тут причиной неудачи. Сроду такого войлока не получалось». Вслух Цамба произнес, в упор глядя на Лувсанпэрэнлэя:

— Тут дело неспроста, — на что тот и ухом не повел.

— Пил-гуай, давайте теперь вашу шерсть валять, — предложил Цамба. — А я завтра продолжу, надо шерсть получше приготовить.

К великой радости Цэвэл, ее на этот раз не заставили идти за верблюдом, хотя старый Пил по неизвестным причинам отказался от своей очереди. Ну, а Дамбий, лишенный на этот случай предрассудков, не отказался. У него войлок получился на славу, и Цэвэл с удовольствием поставила в уголке свою метку. Потом неслышно вернулась к костру и уселась за спиной Магная, стараясь не упустить ни слова из того, что рассказывал агитатор. Но поскольку она пропустила начало беседы, то теперь ей не сразу открылась суть дела.

Между тем люди обменивались непонятными репликами:

— Еще надо посмотреть, что из этого получится.

— Мы, наверное, не сможем, как они.

Первым вскочил на ноги Дамбий, потом Цамба, за ним — Пил, а затем и остальные. Из их дальнейшего разговора Цэвэл наконец уразумела, что агитатор призывает земляков объединиться, создать сельскохозяйственный производственный кооператив.

— Много лет назад мы уже пробовали создать колхоз, ничего из этого не вышло, — грустно говорили старики, — видать, и сейчас это пустая затея.

— А все-таки объединение — дело стоящее, — возражали ему некоторые, впрочем, далеко не все.

Когда Дамбий подхватил свой войлок, чтобы отнести его к юрте, Цамба поднял на него завистливый взгляд и тут заметил необычную метку, вышитую Цэвэл. Метка получилась в виде буквы «М».

— Странная метка! — воскликнул Цамба. — Чье же это имя в вашей семье начинается с этой буквы? — Дамбий вопросительно посмотрел на дочь.

— В чем дело, Цэвэл?

— Я хотела, чтобы получилось «моя метка», — испуганно пролепетала девушка. Нельзя ей было отказать в находчивости, но и отца провести тоже нелегко.

— Может быть — Магная? — сердито брякнул при всех Дамбий. — Ну, не знаю, это я так, — спохватился он, заметив, как налились слезами темно-карие с красивым разрезом глаза дочери.

Вечером к Дамбию заглянул старый Сонго. Так, без всякого дела, просто, чтобы еще раз посетовать на Лувсанпэрэнлэя, которого принесла нелегкая не ко времени. Он знает такие проклятья, от которых все идет через пень-колоду. По словам старика, в шерсти, из которой не получился войлок, неведомо каким путем оказались свалявшиеся клочья со шкуры их старого рыжего пса.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СХВАТКИ

Единственное дневное светило, солнышко наше, прежде чем опуститься за горы Шаргын-Гоби, бросает последние косые лучи на посевы пшеницы по берегам реки Намалзах-Гол. Сейчас здесь тихо, даже вода, которая поступает с реки на поля по узким канавкам, темная, с примесью ила, бежит совершенно бесшумно.

Порывы ветра на полях раскачивают торчащие тут и там пугала. Здесь они играют роль не только устрашителей птиц и стражей зерна, но и показывают, на какие мелкие наделы разделено поле — на каждом клочке свое пугало.

Река Намалзах-Гол — красавица отнюдь не полноводная, но по здешним меркам она — гигант. Поэтому люди и выбрали ее берега под посевы, лучших мест в этом краю не найти. Осваивать землю трудно, здесь она неподатливая, и участки получились крошечные, каждый, как говорится, чуть больше одеяла. Если посмотреть на них с перевала хребта Хара-Азрага, то есть Черного жеребца, поле напоминает коврик в пестрых, неодинакового размера заплатках. На поле, помимо пугал, есть маленький ток для обмолота зерна, да еще несколько плохоньких шалашей и небольших палаток. В страдную пору от этих жилищ исходят синеватые дымки — это курится конский навоз. Дым отгоняет комаров и мошкару.

Отсюда вниз по реке лежит Халиун-Ам — Выдровая падь, а за ней — просторные полупустынные степи Шаргын-Гоби. Но земледельцам такие просторы ни к чему — освоить их, разумеется, они не в силах. Аратов вполне устраивают небольшие участки. Всех земледельцев-то человек десять, а все их поле — не более двенадцати гектаров.

Пора жатвы. Хозяева один за другим, кто на подводе, а кто и пеший, с котомкой за спиной, тянутся на поле. Среди них чавганца Лундэг. Нет, жать она не может, куда ей. Зато она собирает упавшие колосья — отходы велики: жнецы как ни стараются сжать все под корешок, инвентарь у них примитивный — многое оставляет, тут уж не теряйся. Вот старухи да дети и не теряются.

Жарким августовским утром старая Лундэг прибрела на поле с кучей мешочков. Дорога нелегко далась старухе: по лицу ее градом катится пот, а рука, сжимающая посох, дрожит мелкой дрожью.