От кочевья к оседлости

— Таишься, значит. Ладно, не настаиваю — у нас личные тайны охраняются законом. А все-таки ты сказала сейчас неправду. Так о чем же ты думаешь, о чем твои мечты?

И Цэвэл вдруг отчаянно захотелось высказать Магнаю все, что накопилось у нее на душе за долгие бессонные ночи, когда надежды и отчаянье сменяли друг друга, когда она помышляла о любви того, кто сидел сейчас рядом с нею. А вдруг то была просто полудетская влюбленность? И теперь она проходит, и нестерпимо жалко расставаться с нею?

— Что же ты молчишь, Цэвэл? Ладно, не хочешь рассказать — не надо. Очевидно, ты видишь во мне только секретаря ревсомольской ячейки, а не старого друга. Только знай, я ведь такой же простой парень, как другие. — Магнай умолк на полуслове. Сорвав пучок пожелтевшей травы, поднес его к лицу и полной грудью вдохнул терпкий полынный аромат.

«Мои мысли горьки, как эта полынь…» — вспомнились Цэвэл слова одной полузабытой песни. А что, если она возьмет и скажет теперь: «Я люблю тебя, милый!» Хорошо, что в темноте не видно, как стынут крупные слезы в ясных девичьих глазах, как горько скривились пухлые алые губы. «Смелее, Цэвэл, — подбадривал девушку внутренний голос. — Откройся Магнаю, а там будь, что будет». Но слова признания так и не сорвались с ее уст. Пусть ее тайна останется нераскрытой. Она подняла голову, прислушалась. С речного берега доносился мелодичный голос:

Рыженькая козочка и серая овца
Убежали в горы. Вы их не встречали?
Паренек и девушка — жаркие сердца,
Бродят где-то вместе. Вы их не встречали?

Это пела Цолмон. Цэвэл сразу узнала ее по особой манере отчетливо выговаривать в песне каждое слово, растягивая окончание. Цолмон, по прозвищу Огонек, на днях вернулась с первого республиканского фестиваля молодежи и студентов, а Цэвэл и отборочного конкурса не прошла, из-за него, из-за Магная.

Книга вторая К ОСЕДЛОСТИ

— Тут я, пожалуй, и осяду…

(Из разговора с одним аратом)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВСЕ — ИЗ ОДНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ

Многое предвещало скорый конец холодной затяжной зиме — и потеплевшее дыхание ветров, доносивших откуда-то издалека острый запах трав, и пронзительные вскрики птиц, вернувшихся в родные края из дальних странствий. Все чаще над юртами появлялись коршуны — тоже верный признак скорого пришествия весны. Природа с наслаждением стряхивала с себя зимнее оцепенение. Со дня на день в долину с гор могли обрушиться грозные потоки, и люди торопились временно покинуть окрестности реки Халиун-Гол. С утра до темна в воздухе над долиной дрожала сухая дорожная пыль, поднятая копытами перегоняемых животных, стоял скрип колес, шум людских голосов. С восходом солнца над полем начинал клубиться пар, ближе к полудню он рассеивался, а перед вечером просохшая за день почва уже пылилась на ветру.

С минувшей осени неузнаваемо изменилась центральная усадьба объединения — появилась веселая стайка аккуратных домиков, там же обосновалось несколько новых юрт из белого войлока. Словом, люди обживались. За домами же, на открытой площадке под брезентом, лежали остатки зерна, чуть поодаль — сложены кучки стройматериалов, инструменты в ящиках. Все здесь напоминало жилище человека, едва успевшего в нем поселиться.

Председатель Дооху все дни проводил в разъездах. Он мало спал, еще меньше ел, да и то все больше всухомятку, и крайне редко показывался у себя дома. Вот и нынче, едва вернувшись из очередной поездки, он пошел не домой, а прямиком к себе в контору: еще слишком рано, только разбудишь домашних, хотя он очень соскучился по жене и детям. К тому же в конторе наверняка накопились неотложные дела, надо будет обо всем порасспросить старика Пила, который на зиму устроился работать в контору сторожем и истопником. Это ему принадлежит одна из белых юрт.