От Копакабаны до Амазонки

Золото вызвало заселение части Бразилии и определило ее границы. Но ни один пахарь не появился на землях, захваченных авантюристами, ни один фермер не закрепил оккупацию территории. В присоединенных лишь формально огромных районах было по-прежнему безлюдно. Маленькие рассеянные группки населения закрепились лишь кое-где в штате Минас. А на других новых землях, вплоть до Амазонского севера, изолированные лесные деревеньки вновь утонули в первозданной тишине.

В конце XVII века Бразилия, переходя к кофе, оставалась на своей прежней линии развития: она эксплуатировала природные ресурсы девственной территории на потребу европейской торговли.

Бразилия была открыта, но не освоена. Таковой она остается и по сей день.

Вкупе с английскими негоциантами португальский двор имел максимум прибыли. Лиссабон учредил налог. Квинто, пятая часть добываемого золота и драгоценных камней, полагалось ему словно по божественному праву. Но золото, как и драгоценные камни, легко поддается эскамотажу[23] (не в этом ли корни бразильского вкуса к контрабанде?). Поэтому Португалия установила фиксированный минимум подати: 1500 килограммов золота в год. Когда квинто не достигало этого «прожиточного» минимума лиссабонского двора, следовали обыски, аресты, терpop. В порядке репрессивных мер большими налогами в Бразилии облагались прежде всего местная торговля и дорожный транзит. Когда же и это казалось для португальских колонизаторов недостаточным, фиску подвергались все жители колонии, вплоть до нищих. В действие вступала армия: обыскивался каждый дом от подвала до чердака в любой час дня и ночи, тюрьмы не вмещали арестованных. «Это могло длиться многие месяцы. И в течение всей кампании каждый бразилец постоянно рисковал потерять имущество и свободу, если не саму жизнь», — пишет в своей книге «Экономическая история Бразилии» Кайо Прадо Жуниор.

Бразильцы боролись против этого произвола. Антипортугальские заговоры следовали один за другим, но все они жестоко подавлялись. Лиссабонский двор и его слуги в Бразилии противопоставляли освободительным попыткам колонии еще более суровый режим управления и контроля. Дело дошло до того, что в Бразилии была запрещена всякая обработка золота, и все без исключения торговые связи с внешним миром она должна была вести только через Португалию. Гнет метрополии становился невыносимым.

В Бразилии между тем нелегально издают Вольтера и энциклопедистов[24], сюда доходит свежий ветер кануна 1789 года. В Минасе врач, поэт, военные, священники во главе с прапорщиком Жоакином да Силва Шавьером, слывшим немного дантистом и потому ласково прозванным в народе Тирадентисом (Зубодером), стали готовить восстание с целью установления республики.

Революционеров выдал предатель. Движение было разгромлено. Тирадентис принял на себя ответственность за действия всех участников заговора. Он был повешен 21 апреля 1792 года на площади в Рио-де-Жанейро в И часов утра…

Движение за независимость Бразилии, начавшееся в эпоху золотой лихорадки, с тех пор не прекращалось…

Ору-Прету дремлет в своих воспоминаниях. В его лучшем ресторане — столы без скатертей и ничего из напитков, помимо теплого пива. Только церкви в стиле барокко да горная школа, некогда выпускавшая хороших инженеров, напоминают о блестящем прошлом. С начала нашего века счастье перешло к Белу-Оризонти. Но Ору-Прету хранит в своем музее голову Христа. Она кричит в своей неподвижности, и это вынуждает меня сделать непредвиденный крюк.

Антонио Франсиско Лисбоа родился от португальца, известного архитектора, и черной матери, неизвестной негритянки. Незаконнорожденный и мулат, он тоже стал архитектором. И ваятелем. Проказа изгрызла его, кисти его рук отвалились палец за пальцем. Тогда он прикрепил к култышкам резец и продолжал творить в камне. Пойдя в историю искусства под прозвищем Алейжадиньо («Маленький человек в струпьях»), он разбросал по золотоносным землям Минаса в их примитивном декоре алтари и толстощеких ангелов, фронтоны и медальоны, атлантов и святых Иоаннов, изваянных его изуродованными проказой руками. Это исключительно счастливый случай, что в хаосе борьбы вокруг золота, в окружении ее ожесточенных участников этот большой мулат, незаконнорожденный сын отца-европейца и матери-африканки, создал могучее и тонкое искусство.

В Конгоньясе его 12 пророков стоят под открытым небом, лицом к долине, вдоль земляной насыпи, ведущей к храму. Вот Илья, вот Иеремия и Даниил, Иезекииль и Исайя… Кажется, что они беседуют между собой. Их руки изрезаны морщинами, отяжелены усталостью и полны выразительности. Лица оживленные или суровые, отсутствующие или задумчивые, но всегда человечные и близкие. Изваянные из камня, озаренные заходящим солнцем, статуи на ощупь кажутся мягкими и теплыми, будто они из живой плоти. Поодаль, среди вьющейся декоративной зелени, — другие скульптуры. Они из дерева, в человеческий рост, окрашены. Из полусумрака возникает образ Христа с умоляющими устами, грубые лица солдат, руки апостолов, ритмирующих симфонию тайной вечери…