От Копакабаны до Амазонки

— Ты хочешь спросить, как быть в случаях, когда наш человек говорит «да», но в действительности ничего не делает? Прежде всего пойми, что здесь никто и никогда не говорит «нет». Никогда! Это у нас считается признаком дурного тона. Следовательно, «нет» в Бразилии никогда не услышишь. И ты со своей стороны никогда не должен говорить «нет». Ситуацию в каждом случае ты должен понимать чутьем. Ты должен чувствовать, что человек, сказав тебе «да», в действительности ничего не сделает. Ты понимаешь? Потому что он никогда не говорит «нет». Вот так. Ты должен это чувствовать молча. И искать иной путь, ходить вокруг да около. Понимаешь, как бы танцуя самбу: два шага вправо, два шага влево.

— Но ежели все-таки мне что-либо абсолютно необходимо?

— Э, дорогой друг, да ты ни крошки не понимаешь! Никто и никогда не нуждается в чем-либо абсолютно. Никогда! Ни в какой ситуации. И это здесь все прекрасно понимают. Ибо человек всегда может обойтись другой вещью. Почти такой же, но другой. Понимаешь? Надо это чувствовать, брат. У нас это зовется «жейто». Здесь, знаешь ли, можно прожить без денег, но совершенно нельзя прожить без «жейто».

— Что же это такое «жейто»?

— А именно вот это: умение не настаивать на одном пути и угадывать путь, которым можно пройти. С «жейто» можно пройти повсюду.

На этих первичных истинах Леонидас и оставил меня. Я был приглашен в Кантри-клуб, он это знал и предпочел покинуть меня первым. Такт — добродетель сугубо бразильская.

Кантри-клуб, расположенный между Ипанемой и Леблоном и обращенный фасадом к океану, до сих пор остается наиболее «закрытым» клубом Рио, которых здесь, по английскому обычаю, имеется сотни. Зачисление в члены Кантри-клуба стоит 5 тысяч франков. Причем деньги вносятся еще до того, как вы получите возможность убедиться, что ни один из 25 его старшин не бросит при голосовании черный шар, которым кандидат отвергается. Так был забаллотирован, например, маркиз де Сегюр, а Жетулио Варгас, в бытность свою президентом республики, собрал даже 12 черных шаров… Кантри-клуб насчитывает 500 членов. Это обойма. Ни одного меньше, ни одного больше. Все они платят по 2500 франков за внесение в список и еще по 1000 франков годовых взносов. И все это — за одну-единственную честь иногда толкать двери клуба и порой сидеть в его креслах. Что же касается тенниса, дзюдо и других спортивных занятий, а также выпивки и закуски, то все это здесь лишь за наличные и по ценам более высоким, чем в городе. Так что блага членства Кантри-клуба весьма спорны.

Пригласившие меня в клуб, как и все образованные бразильцы, в совершенстве говорят по-французски. Франция пользуется здесь большим уважением, как, может быть, ни в какой другой зарубежной стране. Не случайно каждое 14 июля все газеты Бразилии посвящают Франции изрядную часть своих полос. А осенью 1944 года Бразилия спонтанно, без какого-либо указания властей, вдруг зазвонила во все колокола — в честь освобождения Парижа от гитлеровцев…

Завсегдатаи Кантри-клуба приветствуют друг друга. Взаимные поздравления передаются посредством легкого похлопывания ладонью довольно низко по спине[10]. На ухо мне поясняют: «Это абрасо». Наш «бонжур». И с улыбкой добавляют: «Остряки Рио говорят, что это вернейший способ узнать, вооружен ли ваш вернейший друг револьвером. Но не верьте острякам, это всего лишь выражение человеческой теплоты. Ведь мы, бразильцы, так сентиментальны!»

Клуб быстро наполняется. То и дело хлопают двери, пропуская местных модниц, стройных и разряженных, и изысканно одетых мужчин. Меня представляют беспечному плэй-бою[11], обожающему вертолеты, депутату парламента, который, несмотря на картавость, страдает страстью к краснобайству, наконец, крупному торговцу-экспортеру, одетому в костюм идеальной белизны. Быть французом вполне достаточно, чтобы быть здесь безоговорочно принятым. Я приглашен на полет в геликоптере, в палату депутатов, в плавание на яхте по заливу. Но на завтра. Или на послезавтра…

Все они искренни, внимательны, изысканно вежливы, даже нежны. Но на завтра. Они предлагают вам вселенную и весь ее комфорт. Но на завтра. И мне кажется, что они хотят меня очаровать сегодня лишь для того, чтобы я действительно поверил в их завтрашнее великодушие. Даже если они обещают за один день скатать меня на Луну и обратно. Обещание на завтра в Бразилии считается подарком вполне немедленным, хотя никакого практического следствия из этого не вытекает. Да и не выдуманы ли, в самом деле, слова лишь для того, чтобы нас очаровывать? Разве не величайшей деликатностью души является манера обещать только на завтра? И не такой же ли деликатностью является наша способность принимать подобные обещания всерьез и при этом ничего на деле не требовать? Принимать просто ради того, чтобы сторонам было приятно от взаимной щедрости, хотя и ни к чему не обязывающей?