От Копакабаны до Амазонки

В добрые старые времена в лесные гаражи завозились автомашины в разобранном виде, там они собирались и своим ходом шли по узеньким лесным дорогам в предместья Белена. Сегодня Бразилия строит собственные машины и решила пренебречь речной контрабандой для того, чтобы сосредоточить все силы на дорожном контроле. Морская таможня практически бездействует… и контрабандисты охотно ей в этом помогают. Скажем, таможенникам легко достается десяток громадных американских машин — предмет вожделений миллиардеров Рио и Сан-Паулу, — ввоз которых запрещен ввиду их слишком большой цены в валюте. Газеты поздравляют с успехом. Однако у всех машин не хватает то сцепления, то дверцы, то карбюратора либо коробки передач. Месяца через три вся партия официально поступает в продажу, снабженная всеми официальными бумагами, но по бросовой цене, поскольку они не на ходу и некомплектны. Тот же контрабандист скупает машины, ставит на место сцепление, дверцы, карбюратор и коробку передач, а затем перепродает с весьма ощутимой выгодой. В другом месте неловкий контрабандист был задержан с двумя чемоданами карт… но без тузов, которыми он затем сам дополнил колоды.

Все же по мере роста бразильской промышленности мелкая контрабанда угасает. Японские транзисторы и сандалии, которые маленькие оборвыши продают на всех углах Белена вместе с виски и духами, не в силах обеспечить солидный доход коммерсантам от контрабанды. Воровство теперь налажено в крупных масштабах — скажем, вывозится красное дерево по накладным пиломатериалов или организуется авиакомпания, которая официально совершает регулярные международные рейсы и при содействии двоюродного брата одного из губернаторов перевозит наркотики, драгоценные камни или партии редких минералов стратегического значения. Был случай, когда сторожевой корабль французского военного флота, бросивший якорь в устье Амазонки, посетило некое лицо с предложением взять на борт груз кофе для Гвианы. Вечером мне показывают на центральной улице нескольких князей контрабанды в белоснежных, как символ их незапятнанной совести, костюмах.

Липкая жара ложится на плечи. Термометр поднимается, конечно, не выше, чем в сертане, но влажность обволакивает тело, давит на грудь, мешает дыханию, вызывает на теле прыщи и опрелости, лишает аппетита, размягчает мускулы и даже волю. В комнате с кондиционером температура ниже уличной всего градуса на четыре, но аппарат улавливает влагу, и ты прямо купаешься в свежести, смакуя ее живительную ласку. Хотя первое мгновение спирает дыхание и голова несколько секунд пусто гудит.

В музее Гелди прохожу мимо индейских статуэток, резных каменных фигурок, барабанов величиной с человека и трехметровых сарбаканов. Тащусь по главной улице, щупаю развешанные целиком шкуры жакаре — амазонского аллигатора, похожего на нильского крокодила четырех-, пятиметровой длины. Тварь эта проворна, но ленива, миролюбива, глупа и неловка. Их убивают сотнями, иногда тысячами. Нападает он редко, разве что чья-то нога неосторожно приблизится к нему в тине или из пироги опустится в воду рука заснувшего человека… Ценность представляет лишь его шкура, мясо отравлено мускусом. Зато у маленьких жакаре курна, не превышающих двух метров, — нежнейшего вкуса хвост, и их частенько привозят по утрам на рынок у реки, куда съезжаются тысячами барки и лодки, груженные ананасами, маракужами, гойявом, черепахами, папайей, пииьясом…

Задерживаюсь у аквариума с пираньями, рыбками-людоедами с ладонь величиной. В несколько минут они способны обглодать переходящего речку быка.

Обхожу вокруг клетки с броненосцем метровой величины, одевшимся в кирасу из роговых пластин для того, чтобы сражаться с насекомыми и червями. Разглядываю жаботи — земляную черепаху с желтым панцирем и оранжевой ороговелой головой; она питается только плодами, а ее печень на столе — праздник для гурманов. Она способна много месяцев обходиться без пищи, и если ей на спину падает тяжелый ствол дерева, она ждет, пока тот не сгниет. Страшно ей только тапери-байзера, говорится в индейском предании: если это дерево со щупальцами падает на черепаху, оно вновь вживается в землю множеством отростков и навечно запирает ее в плену.

Пройдя дальше по этому музею на открытом воздухе, я погружаюсь вдруг в царство растений, будто созданных воображением художника-сюрреалиста. Гармоничная какофония красок, брошенных рукой смелого живописца, все цвета — голубой, электрик и яростный желтый, убийственный красный и блекло-оранжевый, тускло-золотой, ядовито-зеленый и бархатистый беж… жасмин, амарант резеда, а рядом — фиолетовая орхидея, орелья де бурро с коричневыми цветами, покрытыми лиловыми точками; станьопеа эбурнеа, чей цветок вянет с заходом солнца; нежно-розового тона костус пульхрифлорус; дедос ду бранко с красно-зелеными цветами в форме короны, качающейся на конце долгого стебля… и еще, и еще растения, будто явившиеся из сна параноика: арворе де велас с висящими, как свечи, плодами, фирмеза до йомене с цветами, белыми утром и розовыми вечером… Белен — витрина Амазонии.