От лица огня

14 июля Управление пожарной охраны НКВД объявило общее собрание для пожарных команд города — так все они узнали, что становятся партизанами. Конечно, партизанский полк — не армия, на партизанские отряды воинская повинность не распространяется, и партизаны не считаются военнослужащими, но специально для этого и похожих случаев, когда закон перестаёт быть законом и превращается в обстоятельство преодолимой силы, существуют воля партии или призыв родины. В понедельник 14 июля 1941 года военизированная пожарная команда завода № 393 в полном составе вступила во 2-й партизанский полк НКВД. Дата отправки полка из Киева была засекречена, но тут же и сообщена в виде слуха — 24 июля. У Ильи оставалось десять дней, чтобы вывезти в эвакуацию Феликсу с дочкой и мать с сёстрами и Петькой. Телеграмма от Иси с адресом, которого дожидалась Гитл, на днях пришла, откладывать отъезд становилось опасно. На главный вопрос — где немцы? — никто не мог ответить внятно, а слухи противоречили один другому и многократно усиливали панику. Ясно было одно — семью нужно эвакуировать немедленно.

4.

Гитл не хотела уезжать, но она умела слушать и понимала, что не имеет права рисковать. Феликса тоже не хотела уезжать и не желала ничего слышать. Газеты называли Киев городом-крепостью, который никогда не будет сдан врагу — так почему она должна бежать? Её место рядом с Ильёй. Если бы его призвали в армию, она пошла бы санитаркой, но его записали в партизанский отряд. Так пусть запишут и её! Илья узнал, что 2-й полк будет действовать в районе Таращанского леса, а ведь это её родные места. От Кожанки до Таращи — один день пути. Она могла бы отвезти Тами к родителям в Кожанку, а сама… Нет, не могла бы. Сейчас она не рискнёт доверить дочку ни Гитл, ни родителям — в Кожанке знают о ней всё. За Тами отвечает только Феликса, и дочку нужно увозить: из Киева, от немцев, от войны. Феликса была обязана сделать это, но как же ей не ехалось в эвакуацию. Руки тяжелели и опускались, стоило подумать, что она бежит, оставляя Илью. Феликса садилась, падала и не могла подняться. Она ненавидела саму мысль об отъезде, но у неё не было права оставаться. Она искала выход, хоть какой-нибудь, не находила никакого, и продолжала искать.

Вывозом семьи занимался Илья. Семь человек, четырнадцать грузовых мест — по два на каждого, включая детей. На Арсенале ему предложили отправить жену и дочь в Воткинск, но только жену и дочь. Илья отказался — семья должна ехать вместе, если с одним что-то случится, остальные помогут. К тому же Ися ждет всех семерых. Илья поговорил с Гитл, он взял с неё слово, что пока его не будет, мать отбросит ревность и прочие глупости, она будет относиться к Феликсе как к родной. Гитл пообещала — не то время, чтобы думать о пустяках. За три года она кое-как привыкла к невестке, не во всем, но привыкла. Если ты три года подряд жалуешься соседкам на невестку — смешно и глупо выглядишь уже ты сама. Как-то зимой, за полгода до войны, Гитл с Феликсой отправились на Житний рынок. На Верхнем Валу им встретилась одна из бесчисленных подружек Гитл.

— Это Илюшина жена? — спросила та, внимательно разглядывая Феликсу. — Какой красивый воротник у неё на пальто. И девочка красивая.

— Хорошая у нас девочка, — согласилась Гитл.

— Значит, ты смогла арайнлэгн ин дэр шиксэ а штикэлэ идишкайт. [11]

Феликса поняла только хорошо знакомое «шикса». Но её не интересовало, что говорят о ней подруги Гитл. Она тоже обещала Илье не обращать внимания на пустяки.

Уже в первую неделю июля выехать из Киева было очень сложно, а к середине месяца стало почти невозможно. Девятнадцатого в Ульяновск уходил эшелон с семьями сотрудников Управления пожарной охраны. Илья не работал в Управлении, его и полноценным пожарным не считали, хотя в штате команды он числился. Но выбирать не приходилось — он должен был отправить семью именно с этим поездом, потому что другой возможности уехать могло не быть. На всякий случай Илья записался на приём к Строкачу, хотя ждать неуловимого замнаркома под дверью кабинета не собирался. На стадионе «Динамо», прямо на футбольном поле шла сортировка и погрузка снаряжения для партизанских отрядов. Строкач наведывался на стадион ежедневно.

Спортсменов, работавших на сортировке, Илья знал не всех, но среди знакомых разглядел Щегоцкого.

— Не берут в армию, — пожаловался динамовский форвард. — Никуда не берут. У меня после ареста в тридцать восьмом — экзема по всему телу. Говорят, это нервы, чёрт бы их драл. Пока тут велели работать, а что будет, когда партизанские полки отправим, ещё не знаю. Жду чего-то, не понимаю только, чего.

Слушая Щегоцкого, Илья вдруг вспомнил, как красиво смотрелся тот на поле во главе киевского «Динамо», как уверенно выводил команду на матчи, как рвался с мячом к воротом, обходя защиту противника. Всё это ушло, словно никогда и не было, война изменила город, но людей она не изменила. Ничего, когда-нибудь футбол вернётся в Киев. Когда-нибудь вернётся и бокс.

Строкач появился в обед.