От лица огня

Увидев, что к части, которую считали уже окружённой, раздавив их роту, подошло свежее подкрепление, немцы отложили атаку и возобновили миномётный обстрел. И дальше всё пошло так, как два дня назад в Драбове пророчествовал Исаченко. Полчаса вражеские миномётчики волну за волной клали мины, проходили «сползающим огнём» все поле, на котором наскоро окопались остатки 558-го полка, и начинали опять. После обстрела вышли танки. Следом — автоматчики. Большой нужды в танках не было, но под их прикрытием пехота чувствовала себя уверенней, а начальство торопило, требовало поскорее очистить участок от окружённых частей Красной армии.

Вскоре после полудня 558-й полк был уничтожен.

Ничего этого Илья не видел. Едва начался новый миномётный обстрел, он свалился в недавно отрытую бойцами яму, даже не яму — длинное углубление. Раненый бок жгло огнём, и разом пересохло в горле, сильнее всего в эту минуту Илья хотел пить. Он успел удивиться, обнаружив в яме военкома дивизии Мельникова в каске и с автоматом. Почему полковой комиссар оказался в 558-м полку, а не двигался со штабом дивизии где-то впереди, Илья не узнал. Он был контужен и тяжело ранен в первые минуты налёта. Но убит он не был. Разрывом другой мины тело Мельникова швырнуло на него, и когда обстрел закончился, они так и лежали в яме — мёртвый полковой комиссар на контуженном младшем лейтенанте.

Немецкий солдат, прочёсывавший поле боя и методично добивавший тяжелораненых, выстрелил в тело комиссара. Он выстрелил не потому, что посчитал Мельникова живым, просто увидел красную звезду на рукаве его гимнастерки. Немец знал, что значит эта звезда, и знал, что если комиссар вдруг окажется живым, его всё равно расстреляют, так почему не сделать это сразу. Считая дело законченным, он пошел дальше, отыскивая живых среди лежащих. Способных ходить он отправлял к группе, собиравшейся на краю поля, а остальных убивал быстрыми выстрелами. Солдат спешил, его часть и так потеряла полдня у этого железнодорожного переезда.

Глава девятая (окончание) Другие реки, другие берега (Тетюши — Молотов, сентябрь — октябрь 1941)

3.

Волжская вода отливала холодной осенней сталью, вздувалась под ветром крутой волной. Сквозь неряшливо скомканные облака едва пробивалось бесцветное солнце, укрывались тусклой дымкой заволжские дали, но словно для того, чтоб сохранить память об ушедшем тепле, уже загорались по берегам багровым огнем рябины, желтели вязы и трепетала тускло-золотая листва на ветках берёз.

В Киеве Днепр был весёлым, в парусах яхт и дымах буксиров, полным живой пляжной суеты. Волга у Тетюшей выглядела строже, киевское легкомыслие казалось здесь невозможным, однако стоило случайному солнечному лучу пробиться к реке, и вспененные волны вдруг заискрились и заиграли в его свете.

— Помнишь, как мы втроём весной ходили по вечерам гулять в парк? Помнишь пароходы на Днепре? — спросила Феликса дочку.

— Помню, — кивнула Тами.

Как невозможно пахли тогда черёмуха и жасмин, наполнялась речной свежестью густая темнота ночи. Феликса зажмурилась так сильно, как только смогла, и подумала: сейчас она сосчитает до трёх, откроет глаза, и перед ней будет тот вечерний Днепр. Тогда она жила своей настоящей жизнью, а всё, что произошло потом — война, бомбёжки Киева, эвакуация, — это обман, подмена, ничего этого случиться с ней не должно было и не могло. Когда-то же должно исчезнуть это чудовищное наваждение, так пусть исчезнет сейчас.

Она открыла глаза, солнце вновь было закрыто облаками, Волга посерела и как будто сжалась.

— Смотри, — Феликса присела рядом с дочерью, — видишь, лодки появились из-за острова? Это возвращаются рыбаки. Идём к лестнице, встретим Петю.

Она работала в колхозе больше месяца, каждый день, без выходных. Утром уходила с Антониной из дому, с ней же возвращалась поздно вечером, приносила немного овощей — часть своего заработка. Окончательный расчёт, тоже овощами, назначили на конец уборки. К середине сентября работы осталось немного — тридцать соток картошки и чуть меньше свёклы. Может быть поэтому, отправляясь накануне в Ульяновск, Антонина разрешила Феликсе денёк отдохнуть. Работа была по-настоящему тяжёлой, но для Феликсы, выросшей в селе, привычной. Она кормила семью, еды хватало всем, Гитл с дочками понимали, что на голодном Урале так не будет, поэтому об отъезде не вспоминали. Этого было достаточно, чтобы Феликса не жалела сил и не думала об отдыхе.