От любви с ума не сходят

Но Байрам не принадлежит к этой категории пациентов. Насколько я поняла, он сын близких знакомых нашей профессорши. У Байрама шизофрения началась очень рано и разрушила его личность и интеллект; сейчас ему за тридцать, но он производит впечатление слабоумного подростка. К сожалению, как у многих из тех, у кого плохо с головкой, у него слишком хорошо с сексом. При этом он до последнего времени был вполне безобиден - его помыслы не шли дальше того, чтобы пощупать женский зад.

На наше счастье, почему-то к пациенткам он не приставал, явно предпочитая персонал. Еще в начале лета, когда к нам с обходом пришел главврач, известный своим холерическим темпераментом, со своей свитой, меня удивил цвет лица медсестры Клавы - щеки ее багровели, и я даже испугалась: уж не гипертонический ли у нее криз? Оказалось, дело было вовсе не в давлении: просто Байрам воспользовался моментом и безбожно тискал ее сзади, а она не могла в присутствии высокой комиссии повернуться и дать ему по рукам.

- С меня достаточно было и того, что, когда Вельяминов открыл дверцу шкафа в первой палате, на него высыпалась колода карт - и это сразу же после указания Минздрава о запрещении любых карточных игр в больницах!

Мне не повезло: сегодня днем, когда я собралась уходить, в ординаторскую вдруг зашел Байрам и, по-идиотски слюняво улыбаясь, зажал меня в углу. Если бы это был здоровый, я дала бы ему по морде, но что, скажите на милость, делать с больным? Я вывернулась, выскочила из комнаты и побежала по коридору, а Байрам - за мной. Стационар как вымер, те немногие больные, которые у нас еще остались в эту прекрасную погоду’, гуляли; пробегая мимо большой ординаторской, где обосновался Орбелян, я закричала:

- Спаси меня, Вилен!

В. выглянул в коридор, сразу оценил ситуацию, и через мгновение он уже был рядом со мной, потрясая кстати подвернувшейся под руку шваброй:

- Прекрати! Хочешь обратно в настоящую психушку - я тебе это сейчас устрою!

То ли от его слов, то ли от угрожающего тона, но Байрам мгновенно обмяк и, как покорный барашек, отправился в свою палату.

- Ты, видно, уже успела забыть, что такое настоящие психи, - сказал мне В., смеясь.

Может быть, мне потому с ним так легко, что с ним я не ощущаю своей недоделанности?»

Теперь, кажется, я уже точно могу назвать имя героя романа моей сестры. Читая ее записи, я просто физически ощущаю, как она влюбляется… Может быть, хоть недолго, но она была счастлива - чисто по-женски? Как мне хотелось бы верить в это!

«15 июля. Как чудесно все-таки иногда жить! Мы с В. вчера ездили купаться на Москву-реку. Наши больные тайком от нас сбегают на пляжи в Серебряном бору, я все время боюсь, как бы кто-нибудь не утонул - на лекарствах все-таки! Но В. отвез меня подальше от города, туда, где вода в реке совсем-совсем прозрачная… Я никогда не была так счастлива, как сегодня - и днем, на реке, и вечером, у себя дома… Может, я вела себя глупо - но что же мне делать, если в двадцать восемь лет мне приходится проходить программу первого класса?»

Следующая запись в дневнике появилась только через месяц - то ли моя сестра была слишком счастлива, чтобы тратить время на бумагомарание, то ли еще по какой причине…

«12 авг., вторн. Ну почему, если в стационаре происходит ЧП, то обязательно в выходные? Иногда мне всерьез кажется, что наши больные - как дети, за которыми нужен глаз да глаз. Ну когда же они вырастут? В субботу в больничном саду семнадцатилетняя девочка и юноша чуть постарше, устроившись удобно в кустиках, раздавили на двоих бутылку портвейна - и девушка попыталась после этого покончить с собой.

Меня вызвали на работу в 11 вечера, когда соседки по палате попытались ее разбудить и не могли. Когда я примчалась, ей уже промыли желудок… Она жертва группового изнасилования и людского злословия, и ее до слез жалко. В воскресенье утром злой, как десять тысяч чертей, В. оформлял ее перевод в психушку, и мы в первый раз по-крупному поспорили. Я считала и считаю, что с этой девушкой и так поступили несправедливо, и общество виновато перед дней дважды: сперва не уберегло от насильников, а потом выставило на публичное поругание на суде - и за нашу вину мы наказываем ее еще раз! Но В. не стал меня слушать; у него были свои аргументы: девица клялась ему и божилась, что не будет больше ничего с собой делать - и не сдержала обещания, следовательно, она не в состоянии себя контролировать и потому ради нее самой ее следует лечить в условиях закрытого учреждения. Я видела, что он относится к несчастной девушке, как к личному врагу: еще бы, она лишила его заслуженного отдыха! - и его жестокость меня ужаснула.

- Избавься побыстрее от ее собутыльника, - посоветовал он мне в заключение.

Я чуть ли не все воскресенье вела душеспасительную беседу с юношей. Я, собственно говоря, почти не знала Витю - мне его передали по наследству. Он был протеже Ирины Матвеевны, и потому его положили к нам, хотя вроде бы никакого особого стресса в его жизни не было.

- Ты понимаешь, что я должна тебя немедленно выписать с отметкой о нарушении режима? - начала я.