От любви с ума не сходят

В общем, ничего странного не было в том, что мы проспали. Когда я открыла глаза, то почувствовала тяжесть его руки; он обнимал меня во сне. Рука была родная, не чужая. Не было той неловкости, которая порой возникает, когда пробуждаешься рядом с мужчиной и думаешь: кто это со мной? Как бы побыстрее от него избавиться? Нет, я проснулась в прекрасном настроении, душа моя парила и пела, а тело, более чем удовлетворенное, было слегка разбито, но не жалеть же о ночных «эксцессах» — какое счастье, когда тебя так любят!

Мне не хотелось открывать глаза, и я лежала в полудреме и вспоминала ночь. Володя действительно меня любит. Когда временами я улетала куда-то высоко в небеса, он тормошил меня, заставляя опуститься на землю, и требовал, чтобы я хоть словом, хоть жестом, хоть поцелуем дала ему понять, что знаю, в чьих объятиях нахожусь. Секс сам по себе его не интересовал, его интересовала я.

Я повернулась к нему, чтобы разбудить его поцелуем, но он уже и сам проснулся — то ли мое движение его пробудило, то ли Гришка, подвывавший от нетерпения в соседней комнате (мы его там вчера закрыли, потому что Володя заявил, что под его взглядом он может стать импотентом). Сначала его лицо не выражало ничего — даже удивления от того, что он проснулся в чужой комнате; потом до него постепенно дошло, что рядом с ним — я, и он лежит в моей постели, и физиономия его расплылась в широкой улыбке. Мне приятно было наблюдать за этими превращениями; но когда я почувствовала, что он целует меня слишком требовательно для утреннего приветствия, я выскользнула из его объятий:

— Ты знаешь, сколько времени?

Володя взглянул на часы — и мгновенно вскочил на ноги с восклицанием:

— О черт!

Он натягивал на себя видавшие виды джинсы и клетчатую рубашку, бормоча себе под нос:

— А я хотел заехать домой и переодеться…

— Ничего, больные как-нибудь тебя вытерпят. Наденешь халат, никто и внимания не обратит.

— Лида, я побегу, а ты не торопись, приводи себя в порядок.

Господи, но до чего же мужчины иногда бывают беспомощны! Мне пришлось все взять в свои руки. Я набрала номер стрессового стационара и дала трубку Володе:

— Сейчас подойдет дежурная сестра, и ты скажешь ей, что возвращаешься от родственников из деревни, и у тебя сломалась машина. Ты звонишь из автомата и скоро будешь на месте. Эта версия, кстати, великолепно объясняет и твой вид, причем не только джинсы, — и я показала ему язык и сунула в руки поводок:

— А теперь иди выведи Грея, а то сосед уже давно ушел в школу.

Мне пришлось забыть о ноющих мышцах, и я перекрыла все свои утренние рекорды. Когда у меня не вертятся под ногами мужчины и собаки, мне вполне по силам управиться со множеством дел одновременно. И на этот раз я за какие-нибудь пятнадцать минут успела принять душ, почистить зубы, в художественном беспорядке заколоть волосы (расчесываться было некогда), накраситься, и когда мужчина и собака пришли с прогулки, то я уже занималась завтраком — сначала наполнила едой миску Грея, потом поставила перед Володей тарелку с яичницей.

Перед тем как выйти из дома, Володя напоследок меня обнял — и вдруг сник, увидев наше отражение в мутном зеркале бабки Вари. Бессонная ночь на мне почти не сказалась: я чуть ярче, чем обычно, накрасилась — и этого было достаточно, чтобы скрыть следы утомления.

А глаза у меня сияли — я была счастлива, потому что чувствовала, что влюбилась, и несмотря на это. К тому же, хоть в некоторых местах на теле у меня и остались синяки и даже передвигать ноги мне порой было затруднительно, я себя прекрасно чувствовала.

А вот у Володи, с его синяками под глазами, вид был неважнецкий. Мне нравилось, как он смотрится во фланелевой рубашке и джинсах, но, увидев нас рядом, вряд ли кто-нибудь смог бы предположить, что мы провели вместе ночь — мы казались существами если не из разных миров, то, во всяком случае, из разных слоев общества.

Но самый сильный удар мой новый возлюбленный получил уже внизу. Его «копеечка», скопившая на себе всю грязь нашего вчерашнего путешествия, послушно ждала нас, и на ее сплошь заляпанном заднем стекле было выведено почти каллиграфическим почерком: «Помой меня, я вся чешусь!»

Володя выругался сквозь зубы, лицо его приняло самое мрачное и злое выражение — я его только один раз видела таким: когда он вызвал на ковер больного, напившегося в отделении до положения риз и перепутавшего раковину в палате с писсуаром. Я расхохоталась; Володя посмотрел на меня, лицо его смягчилось; к нему снова вернулось чувство юмора, и он засмеялся мне в унисон.

— Лида, ты прелесть, — сказал он, усаживая меня в машину и одновременно чмокая в щечку. — Только иногда мне кажется, что ты для меня слишком красивая — и дорогая.

— А ты, конечно, хотел бы, чтобы я была дешевкой?

Он ответил мне — без слов, но очень понятно, и я испугалась, что так мы никогда не доберемся до работы. Я отстранилась и медовым голоском попросила:

— Володя, протри, пожалуйста, хотя бы зеркало! Тогда есть шанс, что мы не задавим гаишника, который будет нас останавливать!