От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Анна Карловна, подперев подбородок, сохранивший по сю пору очертания того славного, округлого подбородка, в который врезался школьный воротничок-стоечка, смотрит в окно. За окном ходит птица, опускает клюв в землю, вытаскивает червячка и глотает его. Не давясь, и не кашляя. За спиною Анна Карловны — обед. Обед, как ритуал. Раздвинут стол, укрыт свежайшей скатертью, хотя и без крахмала — где сейчас найдешь хороший крахмал? Сервиз несколько уменьшился, благодаря переездам, и вот уж и супница не того рисунка, и большие тарелки щербаты, а салатница — фи! — пошлого рисунка, куплена еще в райповском магазине. Анна Карловна в тоске. Те немногие средства, что были отложены ею на постройку достойной бани, исчезли, истаяли, растворились, и вот уже к столу, вместо котлет по-киевски, которые так любит Пётр Серафимович, — макароны. Хорошо быть птичкой! — восклицает Анна Карловна, оборачиваясь к столу и смахивает еле заметную слезинку, — птичка Божия не знает… Кур бы завели, — Пётр Серафимович держит вилку над собой и ловит ртом макаронину, — вон, участок какой! А где кура, там и яйца. А где яйца, там и деньги! А то все ноете, дворянские всхлипы, понимаешь ли, разводите. Правда, Лизанька? Елизавета Арнольдовна не любит макарон. Они длинны, и пока она наматывает макаронину, та успевает замерзнуть. Пётр Серафимович заботливо крошит макароны до состояния vermicelli, что означает у итальянцев — червячки, и косится угрюмо на зашедшего случайно молодого еще деда Егора Филипповича. Дед смущается высокоорганизованного быта и все норовит стащить газетку с журнального столика и постелить на стол — чтобы «не спачкать скатёрку». Дед зван Анной Карловной для составления купчей на дальний участок, принадлежавший бывшему супругу Анны Карловны. Участок вымороченный, наследников не сыскать, да и цены он ничтожной, а все же — копеечка. Вы, Егор Филиппович, насчет спиртного я гляжу, охочи? — Пётр Серафимович впивается в несчастного орлиным глазом, — потребляете, винишко-то? Сынишка в городе, — отвечает дед, — и дочка в городе, все там. А бабка тут, когда померши. Глухой, — заключает Петр Серафимович, — а Вы ему сейчас — и купчую! А потом аннулируют сделку. Вы, Анна, иной раз меня всю жизнь удивляете своею непрактичностью! Ах, оставьте, — весело заламывает руки Анна Карловна и берет с гардероба соломенную шляпку, — уж не попрекну Вас, а вы на мой счет живете, а пенсию свою откладываете! А Лизанька Ваша вчера все варенье съела, а я на зиму варила! Да варенье Ваше — тьфу! Оно забродило от Вашего недосмотра и жадности к сахару! И кислое было! Лизанька маялась всю ночь, а так бы Вы и померли, глядишь, зимой-то… А Вы только насчет этого и мечтаете, видимо? Чтобы завладеть? — Анна Карловна теребит вишенку на шляпке и отламывает ягодку.

— Шкандаль, — бормочет дед, — чичас, не ровен час, будет драка нешуточна, и на… мне та полоса? Там все позаросло, и от реки далече, и какая-то она особа ненадежная. Дед, тихо отставив от себя тарелку, рыскает взглядом по буфету, и, обнаружив початую бутылку с иностранной наклейкой, делает быстрых два глотка, опустошая ее, и вылазит через низкое оконце и бежит, петляя, как заяц, через сад. Где Егор Филиппович? — Анна Карловна уже в шляпке, и завязывает ленты под подбородком. Схлестал Ваш Платон Каратаев бутылочку, так и был таков — как Подколёсин какой! Батюшки, — Анна Карловна оседает на оттоманку под скрип пружин, — там же был раствор фурацилина! А вот! — Пётр Серафимович опускает вилку, — и посадят Вас! И правильно!

— Да бросьте, — машет Анна Карловна, — это только на пользу, я ж Лизаньке Вашей готовила… предчувствуя варенье. Пётр Серафимович нежно жмёт руку Анны Карловны, — забудемте наши споры, а? Глотнем-как финского мятного ликёрчика? Я знаю, у Вас есть… и Анна Карловна, наступив каблучком на шляпную вишенку, плетется на кухню, за ликером.

ВЕГЕТАРИАНЦЫ

Анна Карловна одета в индийское сари незабудочного тона и перехвачена по талии малоросским передником в сливочно-голубую полоску. На голове у неё — милейшего вида капор, сооруженный заботливым Петром Серафимовичем из районной газеты. Анна Карловна готовит вегетарьянский борщ. На видавшем виде столике, придвинутом к зарешеченному окошечку, разложены ингредиенты, из которых я, пожалуй, опознаю лишь капусту. Пётр Серафимович, приставив к левому глазу сложенную трубкой такую же газету, смотрит в телевизор. Экран не светится, но, похоже, Петру Серафимовичу это не мешает. Елизавета Арнольдовна, как добрая пушкинская няня, дремлет на веранде и наклоняется вперед, когда одна из кошек Анны Карловны впрыгивает ей на колени.

— Голу-у-у-бчик! — вытянув трубочкой губы зовет Петра Серафимовича Анна Карловна.

— это вы — мне?

— вам, вам, мой ангельчик, кому же еще?

Петр Серафимович отставляет газету и плетется, подхватывая лишенные ремня брюки указательным пальцем

— когда уж будет ваш хваленый борщ? Третий час дожидаюсь, будучи голоден, а Лизон, судя по всему, не дождалась!

— вы рубите крапивку, а я покрошу пастушью сумку на салатик!