От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Генка Трошкин, неудачливый ветеринар и неярко выраженный молодой человек, матеря навигатор, втиснулся на платную стоянку 1-го Хвостова переулка. Девичий голос, вызывавший Генку на «роды» по мобильному, принадлежал, судя по всему, сухой, как вобла, старухе. Она решительно подошла, сложила молитвенно руки на груди, причем Генка быстро оценил стоимость колец, пускавших по переулку дрожащее сияние. Скорее, скорее, молю вас, — старуха хватала Генку за толстовку. Халат дайте надеть! — и Генка открыл багажник. Там, слегка придавленный огнетушителем, спал букет из шикарных роз, предназначенный жене Ирке на вчерашний день рождения. Блин! Генка уставился на розы. Старушка, чему-то обрадовавшись, оттолкнула огнетушитель и вытащила розы. БОЖЕ! Какая прелесть! и тут же втянулась лицом в прозрачный целлофановый раструб. Как вы догадались? Эти палевые, с огненной кромкой — мои любимые! Помню, как в 1938 году… Мадам, у вас там собачка или у меня? Генка потянул к себе розы. Не волнуйтесь! — игриво сказала старушка, — я в состоянии донести сама! — цапнула букет и засеменила впереди. Ругая себя на чем свет стоит, Генка протиснулся в железные двери, вознесся на третий этаж в зеркальном лифте под тихую музыку и очутился в крошечной квартирке, в такой, какую часто показывают в кино про революцию или про недобитых буржуев. Обувь не снимайте, — старушка шелестела по коридорам. Коридоры ползли и извивались. В коридоры выходили двери, но все они были закрыты. Коммуналка, смекнул Генка. В огромной комнате, где потолки едва читались и терялись в полумраке, на широченной кровати, укрытой стеганым атласным покрывалом, мучилась родами небольшая собачонка. Видно было, что дело неважно, она часто дышала, смаргивала, шерстка ее свалялась, и вид был самый жалкий. Генка приказал дать «локальное» освещение, принести кипяченую воду, разложил на полированном инкрустированном столике все необходимое, спросил — где вымыть руки, и, переодевшись, приступил. Сделав малютке укол, который она приняла с благодарным облегчением, Генка уселся за столик писать историю болезни. Позвольте чаю? — спросила старушка. Она переоделась в сумрачно-лиловый казакин до пят и мягкие вяленые сапожки. В седые, густые еще волосы, были в беспорядке натыканы какие-то булавки с круглыми шарами, костяные гребни и искусственные цветы. Позволяю, позволяю, — Генка отмахнулся, — суке вашей сколько? СУКЕ? — взвилась старушенция, — это благородная дама! Девица! Её зовут Анна-Элеонора-Августина! Хрена себе девица? — был второй час ночи и Генка был зол, — она щенится, если вы успели заметить! Н-н-у, — замялась старушка, — она жертва насилия. Положим, — Генка писал крупно и косо, — порода? Тибетский непал-терьер, — не моргнув глазом, пискнула старушка. Положим и это, — Генка на глаз определил помесь йоркширского терьера с чи-хуа-хуа и кем-то, пожелавшим остаться неизвестным. Лет? — Это бестактно! Мне еще Генрих Иосифович говорил — Лилька! Тебе вечно 18, ровно столько же — сколько пальцев на моих руках и ногах! То есть — 20? Генка придвинул к себе неизвестно кому принесенный чай. У Генриха не хватало двух пальцев! — гордо сказала «Лилька», — он защитил меня от мерзавца! На дуэли! А знаете, с кем он дрался? С самим Борисом Вячеславовичем! А секундантом был… Александр Сергеевич, — Генка перевернул страницу. Сколько лет вашей суке-то? Старушка отчего-то опечалилась. Думаю… ну, … она? не больше двух зим? Так, четыре года, — записал Генка, слегка раздвинув собачке губы, — заболевания? Только не ваши! А то мы до утра не кончим! Наркоз начал действовать, и Генка, вздохнув, и натянув перчатки, попросил хозяйку удалиться. Та спряталась за блеклые ширмы и выглядывала в щелку. С кем согрешила-то? — крикнул Генка. О! — старушка приложила ладошки к напудренным щечкам, — Он был наследный принц! Я не могу разгласить… Да не Вы! — взвыл Генка, — собака ваша! Ах, это… он был огромный! Так… думаю, что французский бульдог … — написал Генка в графе «отец». А я люблю английских — отозвалась «Лилечка». Когда мы с Володей были в Париже, он написал мне стихи про собаку… так и назвал «Лилькиной бульдожке» … а потом Филюрин и Мызницкий сделали такую картину! Это был гром! А Фестаков написал романище! Я, когда вернулась в Россию, порвала с ними, со всеми! Мне предлагали уехать в Америку! … И че не поехали то? — Генка уже помог первому, слепому, в полосатом трико — точно, бульдожкин сын! Как? — старушка качнулась за ширмой, и что-то забулькало, — я же была музой Куненхольда! Обо мне писал Весенин! Да я… я … да без меня не было бы целого периода русской поэзии! прозы! живописи! театра! И ракетостроения, — Генка чесал довольную мать, — сейчас еще двоих, и под расчет! Кстати, и ракеты! Вы знаете? Мымарин, перед полетом в космос… Генка подозвал хозяйку — вот, ваше трио! Не щенки, ломти какие-то! Не видел давно таких крупных! — и, продолжая писать рецепт и указания на бумажке, медленно отступал по коридору.