От меня до тебя — два шага и целая жизнь

В дешевой пиццерии крупного торгового центра сидят за столиком двое. Он — породистый, крупный, ухоженный, коротко стрижен, одет с той вызывающей скромностью, которая заставляет швейцаров в ресторанах вытягиваться в струнку. Носит очки, но заметно, что больше для солидности. Когда снимает их, видно, что глаза холодные, а нездоровые полукружья выдают проблемы с печенью. Она суетлива, испугана, причесана наспех, и темные от пробора пряди говорят о том, что в салоне бывает редко. Видит плохо, щурится даже в очках. Одета с той тщательностью, которая выдает бедность. Все время прячет руки, чтобы не было заметно отсутствие маникюра. На столе обычный набор — пицца, салаты, минеральная вода без газа.

— не смотри на меня так, Дима, — она вертит в пальцах зажигалку, борясь с желанием закурить, — не смотри. Я представляю, какой ты меня видишь.

— Наташенька, — его подчеркнуто нежный тон едва не вызывает в ней слёзы, — милая, о чем ты? Ты прежняя для меня, та же девочка, чудная, прекрасная девочка!

— правда? — она все время перебирает предметы, лежащие на столе, и видно, что ее собеседника это страшно раздражает, — Дим, я так боялась идти, ты знаешь, ты позвонил, а я все хотела что-то соврать, что-то убедительное, но я так хотела увидеть, какой ты стал, знаешь, там вот фото твои выложены, в Instagram, но я хотела просто вот — ну, дотронуться до тебя, что ли?

— Наташенька, — тот, кого она называла Димой, надел одну из самых обаятельных своих улыбок, — я живу очень скромно, и это не центральный даже округ, у нас небольшой дом, всего 4 спальни, и бассейн маленький, знаешь — все очень скромно. Мы ведь живем все в кредит, и проценты… мы даже стали реже летать в Европу, и этот кризис… нет-нет, хвастаться нечем.

— а ты встречаешься с нашими?

— да! мы даже, знаешь, что-то вроде клуба организовали, да-да, нас около двадцати человек! И вспоминаем, и даже любительская съемка есть, помнишь, защиту диплома?

— еще бы, — она улыбнулась, — мы танцевали, и целовались, как сумасшедшие! А потом поехали в ЦПКО. И качались на каких-то ужасных качелях, и мне было так страшно, а потом мы с тобой поехали к тебе, в общежитие. Ты помнишь? Там же… у нас с тобой…

— ну-ну, это было давно, что вспоминать такие глупости? сколько лет прошло! — он смотрит на часы, — славно, что повидались, славно! Я рад, что ты такая же, и молодцом, замужем, наверное?

— да нет, не сложилось, — она пытается что-то найти в телефоне, — вот, я тебе все показать хотела, подожди…

— покажешь, покажешь, я еще долго буду в Москве, — он встает, — прости, дела, я хочу еще к Пашке Антипенко заехать, он у вас сейчас хорошо поднялся, кое-что порешаем. Я позвоню тебе непременно, буквально на-днях, — касается её щеки и уходит спешно, так, что она не слышит фразы, сказанной им в телефон — ужасно, просто ужасно! Паш, ты ее давно видел? То-то. И не делай этого. Не узнать просто…

Наташа не смотрит ему вслед, она плачет и говорит с кем-то по своему старенькому телефону — нет, Насть. Не сказала. Ну, не сказала! Я хотела твое фото показать — какая ты красавица выросла, а он заспешил. Ну, прости. Я не плачу. Проживем, конечно. Ты знаешь, хорошо, что я за него замуж не вышла. Да нет, он не предлагал, если честно…

Она встает, и звук отодвигаемого стула кажется ей самой слишком громким, и она идет, мимо витрин, где живут чужой жизнью манекены, одетые с вызывающей простотой, и с бирками, на которых написана цена их счастья.

Следы на снегу