От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Ирина Георгиевна смотрела в окно. С последнего этажа пятиэтажки раньше было видно небо. В небе ночью жили звезды и луна, вечерами солнце садилось за старый парк, просвечивало трамваи, и было все так, как у Пиаф — жизнь в розовом свете. Пластинка с её голосом, заключенным в виниловый диск, крутилась внутри Ригонды, и Ирина Георгиевна, тогда еще — просто Ирочка, сидела на полу, и подпевала. Эдит Пиаф казалась ей женщиной высокого роста, темноволосой, с яркими глазами — трагическая и прекрасная. В школе учили французский, но Ирочка на слух улавливала лишь «любовь», «жизнь», «прощай!» Ясно было и так, что это — о любви. Ирочка мечтала полюбить и подготавливала себя — ходила в театр, в кино и читала литературу. Любви везде было много. В книгах, пожалуй, больше всего. Ирочка садилась за письменный стол — готовить уроки, книгу про любовь клала вниз, а учебник вверх. Так и читала, тайком. То есть сверху была видимая тяга к знаниям, а снизу — душа рвалась к любви. Любить было некого. В классе было 24 девочки и 16 мальчиков. Один подходил по росту, но он гулял с Марусей из параллельного класса, а шансов у Ирочки не было. Она решила полюбить учителя физкультуры, но девочки в раздевалке рассказали про него ТАКОЕ, что Ирочка, заливаясь помидорным румянцем, визжала, когда тот подходил, чтобы поддержать ее на брусьях.

У мамы спросить про любовь Ирочка не рисковала. Мама заведовала лабораторией, там были пробирки, реторты и вредные вещества. У мамы вечно были обожженные кислотой пальцы и добрые, близорукие глаза. Папа все время писал диссертацию. Тема была ужасная — «теплопроводность изотопных материалов, ее обоснование и применение». Мама, близоруко щурясь и пересаливая картошку, говорила, Жора, у тебя завтра библиотечный день? А что завтра? спрашивал папа, утыкаясь в общую тетрадь. Вторник, по-моему, — отвечала мама. Тогда — да, соглашался папа. Случилось как-то так, что теплопроводность папа поехал изучать за Урал, на какой-то закрытый почтовый ящик. Ирочку это веселило — зачем закрывать ящик? А как письма доставать? И как папа туда влезает? Впрочем, потом стало не до смеха. Милая, кругленькая, глазастенькая лаборанточка приехала вместе с папой из «почтового ящика», и они два месяца жили в комнате родителей, а Ирочка с мамой — спали в проходной. Людочка сначала стеснялась маму, и обращалась к ней по имени-отчеству, как к старшей, но после развода стала воевать с беззащитной мамой, надевавшей рваные на пятках капроновые чулки и разношенные дешевые туфли. Людочка стучала каблучками, красила веки голубым и носила мини. Когда квартиру разменяли, Ирочка осталась с мамой, но мама, видимо знавшая о любви больше, чем пишут в книжках, так плакала, что стала плохо видеть, а потом и вовсе — слегла после инсульта. Ирочка после школы пошла в медицинское училище, бегала кормить и переворачивать мычащую, тяжелую мамочку, и совсем думать забыла о любви. Папа родил с Людочкой еще двух девочек и уж совсем не звонил и лишь иногда слал почтовые переводы, хотя жил через квартал от них. Ирочка все больше горбилась, и сама становилась похожа на мамочку, и от нее всегда плохо пахло лекарствами и тяжело больным человеком. Но как-то, на 8 марта, они собрались с девочками в общежитии, и Ирочка выпила вина — от отчаянья. Это так развеселило её, что она пошла на танцы, а после танцев — о, ужас, — незнакомый молодой человек увлек её в чью-то пустую комнату, и все, что совершилось, было ужасно, и не было любви, цветов, признаний, а была боль и чудовищный стыд. Ирочка родила крошечного мальчика, назвала его Аликом и пошла на полставки в ясли.

Когда умерла мамочка, Ирочка вернулась в пустую квартиру, взяла на руки годовалого Алика и так и ходила с ним — почти всю ночь.

Когда Алик вырос, он женился на девочке со злыми глазами, и они сняли квартиру — подальше от Ирочки. У них родился мальчик, но девочка не желала делиться радостью с Ирочкой, и Ирочка не стала уходить с работы, чтобы нянчить внука.

Сейчас она стояла у окна, и видела стену дома, выстроенного на детской площадке, на которой давно гуляла Ирочка с Аликом. В окнах шла веселая чужая жизнь, гремела музыка, мужчины курили на балконе, а женщины примеряли платья перед зеркалами шкафов. Задернув старые шторы, Ирочка легла в кровать и включила ночник. «Письма к незнакомке», прочла она и подумала — наверное, мне стоило читать о чем-то другом? Про мушкетеров, хотя бы.

Дочка