От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Наташа не выздоравливала — нет, она, наоборот — как бы замерзала, делалась бесчувственной, спокойной внешне, и даже лучшие подружки, известные сплетницы — не замечали в ней никаких перемен. Наступила зима, и дорога электричкой превратилась в такую муку, что Наташа подумывала о том, чтобы подыскать работу в поселке. Как-то раз, опоздав на электричку, шедшую без остановок, она с мужем успела на автобус, и, буквально внесенная, как багаж, плюхнулась на заднее сидение. Муж остался стоять, обтекаемый со всех сторон матерящейся, подвыпившей пятничной толпой. Наташа все дышала на озябшие руки, и боролась с желанием уснуть немедля, но муж окликнул ее — ему понадобились наушники, и Наташа тронула за плечо сидящего перед ней мужчину — передайте, пожалуйста, и в ту же секунду её будто ожгло, да так, что она осталась сидеть с протянутой рукой, на которой свернулись черные пуговки наушников. Наташ! — крикнул муж, — уснула? Эй, мужик, передай мне… Игнат тронул за плечо соседа, тот — соседку, и муж уже качал головой в такт «Лесоповалу». Игнат сидел перед Наташей, и она смотрела на его затылок, коротко стриженый, и видела седую прядку — над ухом, и слышала запах его туалетной воды, и видела, что на нем свитер толстой вязки, а петля на вороте спустилась, и мысленно все гладила его по голове, и утыкалась в ложбинку на шее, и ей казалось, что она говорит с ним, не упрекая, нет! Она просто спрашивает его — где он был все эти месяцы, когда она так ждала его, когда ей невозможно было уснуть, не представив себе, что он рядом, и что он боялась случайно мужа назвать Игнатом, и чем больше боялась, тем чаще замирала на первой «И» и тянула её, вот так — «И-и-и …", а муж спрашивал, ты заикаешься, что ли? Она даже протянула руку к его плечу, просто — погреться, ощутив ток его крови, но встретила удивленный взгляд мужа, и отвернулась и смотрела в окно, и замечала краем глаза, как Игнат, буквально ввинчиваясь в толпу, пытался сойти на остановке, и не знала, что эта встреча для него стала еще более мучительной, и что он столько раз проигрывал себе — как он встретит ее, уставшую, и скажет — как поживает твоя сумка? А она ответит, что давно выбросила ее, а потом признается, что соврала, и они выйдут на станции, на которой редко останавливаются поезда и пойдут — куда-то вперед, по лесу, а Наташка наберет снега в сапоги, и будет прыгать на одной ноге и вытряхивать снег, а потом они будут целоваться, и упадут в тот же снег и будет тишина, и только дятел будет рассыпать свою дробь со старой сосны…

Игнат выскочил из автобуса, запахнул куртку, и так и остался — на остановке, глядя на нее во все глаза, не стесняясь никого и ничего, зная наверняка — больше он её никогда не увидит.

Что это за псих на тебя так пялился? спросит дома муж, — маньяк, наверное. Бросай ты эту работу, Наташка, я лучше здесь подхалтурю…

Наташа села в пустую электричку, промерзшую еще до того, как её подали к перрону. Только-только вагон начинал вбирать тепло, но окна были мохнатыми и белыми, а отпечатки детских ладошек покрылись синим инеем — в пять уже смеркалось. Наташа провела странный день в суетливой Москве — совершенно свободный день. Она ходила по центру города, не узнавая ничего. Со времени школьных экскурсий Москва потеряла свою купеческую широту, какое-то домашнее обаяние, милую сутолоку — стала холодным, скользким, чужим городом — будто картинки детской книжки взяли да разукрасили поверх дешевыми фломастерами, сыпанули от души битых елочных шариков да пластиковых снежинок. Но все равно это был день отдыха, и можно было поглазеть на витрины, и даже отважиться посидеть в кафе, где москвичи обитали так непринужденно — будто жили здесь, а не дома. Наташа все время мерзла, и сейчас ей принесли огромный фарфоровый чайник с ягодками, весело выпрыгивающими из носика, и ей было и сладко, и кисло, и свободно! Она с завистью поглядывала на смешных молодых людей, на их татуированные руки, бороды и какие-то смешные «гульки» на голове, на девчонок, выкрашенных в разные цвета и тоже — разукрашенных даже по шее, и ей было смешно — как они целуются? Вот, у той — на шее дракон открывает пасть, и выходит, что молодой человек будет целовать эту чешуйчатую змею? И это ведь навсегда? Она даже вытянула руку, растопырила пальчики с новехоньким маникюром, потерла о джемпер старое колечко с гранатом и подумала, что она-то — лучше всех. Ехать в Ельцово не хотелось, хотелось праздника, но муж уже сто раз позвонил на сотовый, собирались друзья, и ждали её, и впереди был еще один скучный вечер за пересудами и опять гора посуды, и муж, потерявший работу, ставший в последний месяц просто невыносимым… Нехотя встав, Наташа подошла к витрине и выбрала самый дорогой торт, почти в половину аванса, и торт упаковали в коробку, и перевязали лентами, и положили еще в пакет, и добавили открытку от кофейни, и даже дали с собой — крошечное пирожное — «Анна Павлова» — в подарок.

Наташа сидела и согревалась в вагоне, а торт пришлось засунуть под сиденье, и она мечтала, как было бы хорошо, если бы…