От мира сего

Он прошел вслед за нею в хорошо знакомую гостиную, устланную по венгерской моде короткими, изрядно уже потертыми ковриками и паласами, во всех углах маленькие, уютные столики с вазами цветов на них, и на подоконниках цветы. Жужа обожала цветы, сама признавалась:

— Когда мне грустно, начну поливать или удобрять цветы, подрезать сухие листья, рыхлить землю, глядь, а дурного настроения как не бывало…

У нее были поистине золотые руки, иные так и называли ее: «Жужа — золотые руки…»

Она по праву считалась одним из лучших будапештских хирургов; примерно лет семнадцать тому назад она приехала по обмену в Москву, стажировалась в институте, где в то время работал Вершилов, в соседнем хирургическом отделении. Однажды пришла к Вершилову в отделение, сказала:

— Хочу с вами познакомиться, столько всего-всякого о вас слышала…

В ту пору Жужа еще плохо говорила по-русски, уже много позднее, приехав в третий или в четвертый раз в Москву, она, по собственному выражению, хорошо и бойко «насторопалилась» болтать по-русски.

«Насторопалилась», очевидно, означало «настропалилась».

— А теперь рассказывай и рассказывай, — сказала Жужа, предварительно уставив один из маленьких столиков всевозможными закусками, бутылкой виски. — Все, все мне про тебя, каждая мелкота интересна.

— Скорее мелочь, — поправил ее Вершилов.

— Пусть мелочь, — покладисто согласилась Жужа.

Налила сперва в его, потом в свою рюмку виски, сказала:

— Давай будем и еще раз будем.

— Давай, — подхватил Вершилов. Отпил капельку.

— Как хорошо! — сказала Жужа, захлопала маленькими крепкими руками.

Вершилов снова поднял свою рюмку.

— Стало быть, твое здоровье, Жужа…

— Спасибо, — отозвалась Жужа, весьма довольная.

«А в ней много детского, — думал Вершилов, откинув голову на спинку низенького удобного кресла. — Говорят, во всех талантливых людях есть что-то детское, и это вовсе не атавизм, а именно доказательство их незаурядности, то, что выделяет истинные таланты из числа обычных, рядовых индивидуумов…»

Жужа между тем убирала со столика одни тарелки, ставила другие — со свиными отбивными, обложенными преаппетитными на вид ломтиками жареной картошки, мелко нарезанными огурчиками и зеленым горошком.

— Разумеется, ты хочешь знать, почему я приехал…

— Гораю от любопытства, — засмеялась Жужа.

— Или говори «сгораю», или «горю», — поправил ее Вершилов. — «Гораю» — нет такого слова.

— Слушаюсь, — сказала Жужа, повторила старательно: — Сгораю. Горю.

— Так, хорошо. Стало быть, задача такова: опробование в заводских условиях нового препарата «Коркодамин»…

— Это который применяется при язве? — перебила Жужа.

Вершилов кивнул.

— Точно. Потом — хотелось бы поговорить о других новых препаратах, которые нужны при спастических колитах, гастритах и почечных коликах. Доктор Йонаш уверяет, что они в последнее время ничего такого выдающегося не создали, а вовсю занимаются воспроизводством зарубежных лекарств.

— Так и есть, — сказала Жужа. — Можешь поверить, он не хитрит и ничего не скрывает, я знаю Йонаша много лет, он человек чистый, хитрить не любит.

— Разве я спорю? — удивился Вершилов. — Или подозреваю Йонаша хотя бы минуту? Напротив, меня, например, вполне устраивает то, что завод покупает лицензию, скажем, у Швейцарии или у Англии. В конечном итоге главное — помочь страждущим, а будет это лицензия какой-либо западной фирмы или, наоборот, придумано в лаборатории завода, мне, да и не только мне, всем врачам решительно все равно…

Он произнес слово «лаборатория», и тут же вспомнилась красавица Марта, ее озерные глаза, глядевшие прямо на него, в упор, чуть изогнутые неяркие губы и то, как она, увидев Вершилова, пришедшего в лабораторию, встала, подошла к нему, сказала, снизу вверх глядя на него своими удивительными глазами:

— Здравствовайте…

— Здравствуйте, — поправил ее доктор Йонаш. — Надо говорить «здравствуйте», слышишь, Марта?

Она наклонила красивую голову, улыбнулась, глядя на Вершилова из-под длинных своих ресниц.

«Бывает же такая красота», — подумал тогда Вершилов, стало даже невольно грустно, ведь и этому прекрасному лицу, этим рукам, этому стройному, легкому телу суждено постареть, измениться, а после и вовсе исчезнуть с земли, как оно и положено всему живому…

— Какую я красавицу нынче встретил, — сказал Вершилов.

Жужа не расслышала его слов, озабоченно сдвинув брови, она наливала из кофейника кофе в его чашку.

Потом налила себе.

— Слышишь, Жужа? Я познакомился сегодня с очень красивой женщиной, — сказал Вершилов.

— Поздравляю, — сказала Жужа. — Кто такая?

— Наверно, ты не знаешь, — ответил Вершилов. — Хотя Будапешт не такой уж огромный город, здесь многие друг друга знают…

— Кто же она? — нетерпеливо повторила Жужа.

— Марта Теплиц, зав лабораторией завода, знаешь такую?

— Теплиц? — Жужа покачала головой: — Нет, не знаю. А что, в самом деле хороша?

— Поразительно. Просто никогда в жизни не видел никого более красивого.

Жужа слегка улыбнулась:

— Хорошо, что твоя Лерочка этого не слышит.