От перемены мест слагаемых (СИ)

В третий раз страх окутал Фили удушливой жаркой волной, когда он услышал из уст Гэндальфа обреченное «Моргульская стрела». И это было хуже любого яда, потому что звучало как приговор. И даже после того, как обломок стрелы с наконечником вынули и туго перетянули рану, лучше Торину не стало. Он по-прежнему был без чувств, очень бледен, тяжело и хрипло дышал. Оин хмуро молчал, пока обрабатывал другие раны своего короля: у него была разбита голова – не сильно, по словам все того же Оина, но крови много натекло. Вся левая сторона лица припухла и наливалась огромным синяком, а кожа на скуле была сильно содрана, скорее всего, Азог вскользь задел булавой, как, видимо, и левый бок. Правую руку Торина Оину пришлось вправить и плотно зафиксировать вывих. В палатке царила тяжелая, наполненная отчаянием и болью тишина.

Наблюдая за работой Оина, Фили чувствовал себя ужасно беспомощным. И только когда дядя ненадолго пришел в себя, Фили почувствовал едва заметный намек на надежду. Но все его чаяния тут же бесследно исчезли, стоило ему взглянуть на скорбное выражение лица Таркуна: Торину могло помочь только чудо.

А потом Фили испугался в четвертый раз. Испугался так, что ему показалось, будто земля под ногами покачнулась. Кили был весь в крови, волосы слиплись сосульками, глаза были закрыты, и Фили показалось, что брат не дышит. Тауриэль, державшая Кили на руках, плакала, и Фили, кажется, забыл, как дышать, от охватившего его ужаса.

И только когда Кили открыл глаза, улыбнулся и слабым сиплым голосом похвастался, что убил Больга, Фили, наконец, смог сделать вдох. Он помогал Оину, вернувшемуся с большой лекарской сумкой, полной каких-то мазей и бинтов, снимать с Кили пробитую кольчугу и старался не смотреть, как кровь сочится между пальцев эльфийки, зажимающей глубокую рваную рану на боку брата. Кили улыбался, превозмогая боль, шутил и всячески храбрился, а Фили старательно повторял, что Кили – молодец, настоящий герой, что все будет хорошо. Повторял до тех пор, пока Кили не потерял сознание.

Тауриэль не отходила от Кили ни на шаг, выполняла все поручения Оина, помогая обрабатывать и перевязывать рану. Фили собрал все снятые доспехи и снаряжение, сгреб в кучу и отложил подальше в сторону, чтобы не мешались под ногами, затем принялся сгребать обрывки пропитавшейся кровью рубахи и грязные бинты. Лекарская палатка постепенно опустела: Леголас, Балин и Двалин вернулись на поле битвы, Бильбо Оин отправил принести еще бинтов, Гэндальф ушел вместе с ней, и рядом с ранеными, остались только сам Фили, Оин, прикорнувший на стуле у лежанки Торина, да Тауриэль, хлопочущая вокруг Кили. Фили смотрел на рыжую эльфийку, осторожно и нежно обтирающую лицо Кили от грязи и крови влажной тряпицей, и старался не думать о слишком серьезном взгляде Оина, которым тот одарил Фили, закончив перевязывать его младшего брата. Вместо этого Фили усиленно вспоминал совершенно счастливый и немного пьяный взгляд Кили после поцелуя с Тауриэль прямо посреди битвы, на глазах у всех.

Эльфийка, надо же. Вот это Кили учудил. Хотя, Фили не против. Теперь-то уж точно. Да и дядя вряд ли будет против, учитывая, кому отдал сердце он сам.

Бильбо оказалась легка на помине. Она беззвучно вошла в палатку и сгрузила сумку с бинтами недалеко от входа. Ненадолго замерев у лежанки Кили, обменялась с Тауриэль парой тихих фраз на эльфийском, а затем все так же неслышно направилась к лежанке Торина. Фили, как раз закончив с уборкой, тяжело опустился на пустой бочонок и приготовился ждать столько, сколько потребуется. По словам как Гэндальфа, так и Оина, ничего другого не оставалось. Фили тоже молчал – говорить совсем не хотелось, и принялся наблюдать за Тауриэль, которая все еще хлопотала вокруг Кили, теперь отмывая от крови его волосы, осторожно оглаживая их влажной тряпочкой.

Сама Тауриэль в этот момент раздумывала о небывалой горечи, которая захлестнула всё её существо и не зависела напрямую только от самой Тауриэль - главное средоточие невыносимой, отравляющей всю жизнь боли было в том, что Кили не приходил в себя. Раньше эльфийка и подумать не могла, что душа может выматываться вне зависимости состояния тела, что она может болеть - действительно болеть! - сильнее любых ран. И в данную секунду Тауриэль с небывалой ясностью понимала: если Кили не придет в себя, если он не откроет свои удивительные яркие карие глаза с неизменными искрами озорства, то ей придется чувствовать эту неутихающую боль всю бессмертную жизнь.