От перемены мест слагаемых (СИ)

Она даже немного позавидовала смертной хоббитянке, пусть и не могущей найти Торина после смерти, ибо гномы уходили в чертоги Махала, а куда пропадали души хоббитов, было неизвестно, но и не обреченной на вечную боль утраты. Впрочем, Тауриэль тут же устыдилась своей зависти и момента слабости, и вернулась мыслями к Кили. По счастью, его раны были обыкновенными, хотя и очень тяжелыми. И в, отличие от Торина, у него был шанс выкарабкаться самостоятельно. К тому же ему было к кому выкарабкиваться - рядом была она, почти рядом сидел его брат, кажется, совершенно убитый всем происходящим. И теперь, о, теперь, Тауриэль очень хорошо Фили понимала. Всё беспокойство смертных о семье приобрело для неё смысл, сегодня, сейчас она стала осознавать, отчего бывает страшно сражаться даже бывалым воинам - битвы несут смерть не только славную, но и безвременную, оставляют родню смиряться и пытаться пересилить боль… Тауриэль решительно не хотела приобретать такой опыт почти сразу после первого поцелуя со своим возлюбленным.

Она ещё раз ополоснула тряпицу в стоящем рядом тазике с водой, мягко провела ею по лицу Кили. Он был бледен, метался, звал дядю и брата, иногда - её, тогда она отвечала, не замечая, что говорит, мешая всеобщий с синдарином. Кили после этого ненадолго затихал, словно отдыхая, а потом опять начинал метаться, звать, в горячечном бреду добиваясь ответа - спас он Торина или не спас? Тауриэль не знала, что ответить, поэтому утешала его своим присутствием и мягкими увещеваниями - он, Кили, брат Фили, сын Дис, племянник Торина, обязан был вернуться к ней, Тауриэль, капитану эльфийской стражи, воинственной деве Лихолесья, ушедшей в изгнание ради того, чтобы быть рядом с ним. Сейчас - и всегда.

Поглядев на занятую Тауриэль, Фили обратил свое внимание на Бильбо, которая, подойдя к ложу Торина, прижала ладонь ко рту, едва не вскрикнув и, кажется, перестала дышать. Впрочем, после того как она убедилась, что грудь короля хотя едва видно, но приподнимается на вдох, дышать смогла и сама Бильбо – ее вдох вышел судорожный и рваный, с едва заметным всхлипом. Фили понимал причину испуга Бильбо: за время ее недолгого отсутствия, Торин стал еще бледнее, а синяки и ссадины сильнее опухли и потемнели. Правда, следовало отдать разведчице должное, она довольно быстро взяла себя в руки. Хоббитянка, боясь потревожить Торина, кивнула Оину, который дежурил при короле, и тот понятливо собрался проветриться за стенами палатки. Бильбо бесшумно подошла к постели Дубощита и тихонько присела на освободившееся место.

Когда Бильбо приблизилась, сердце захолонуло - Торин был бледным до синевы, левая сторона лица была закрыта повязкой, которая охватывала и разбитую голову, правая рука, зафиксированная с помощью шин и бинтов, лежала поверх одеяла. Помятый булавой треклятого Азога левый бок Дубощита тоже прятался под бинтами, но составить целостное представление о ранах Бильбо могла хотя бы уже по пятнам крови на повязках старых, да по видимой поверхности тела Торина. Торин ощущался почти неживым, будто превратился в одну из статуй во множестве стоящих внутри Одинокой горы и на её воротах. Этакий монумент Трора - серый, каменный - хоббитянка протянула руку, чтобы коснуться его - холодный… И даже сейчас вертикальная морщина между бровей Дубощита не разглаживалась. Королевский долг продолжал давить плитой, только вот Торин ослабел и тянуть свою ношу теперь был не в состоянии. Королевский долг, королевская ответственность!.. А о самом короле кто-нибудь побеспокоился?!

Фили наблюдал за Бильбо, склонившейся над впавшим в глубокое беспамятство Торином, и чувствовал, как сжимается в груди сердце: Фили было страшно. Но это был совсем не тот страх, которого следует стыдиться. Фили сдержал тяжелый вздох и перевел взгляд на Кили, который также был бледен и все еще не пришел в себя, несмотря на все старания Тауриэль.

Тауриэль не понимала, как смертные вообще справляются с чувствами такой глубины и силы - она ощущала, что с каждым прошедшим часом, с каждой новой минутой длящегося ожидания невозможного чуда теряет надежду. Бессмертная эльфийка, она, привыкшая твердо смотреть в лицо опасности, встречавшая любые удары судьбы с мужеством, присущим непобедимым воинам её народа, сейчас, едва сдерживая слезы, вглядывалась в лицо любимого, отказываясь понимать, что её дело только ждать, что сделать ничего невозможно, что любой непобедимый воин её народа в этот момент трижды бесполезен, зато целитель явился бы долгожданным чудом.