От первого лица

Я достаточно долго работал и общался с тем и другим. Гончар многому научил меня, но его уроки всегда были взвешенны и дозированны. Я тоже разговаривал с Олесем Терентьевичем, четко взвешивая слова, зная, что он примет одно только абсолютное подчинение, которого он требовал от каждого в своем окружении. Почти во всяком общении Гончар был ласков до обволакивания, и от этого я никогда не смог поверить в его щедрость и доброту. Ему всегда что-то нужно было взамен: твой голос, твои связи, твоя угодливость. Отношения с Гончаром никогда не бывали равноправны, не только у меня – у всех. В нем было очень много от влиятельного и достигшего своей жизненной цели чиновника, это меня и пугало больше всего. Он был царедворцем по призванию, но существовал в литературном мире, оставаясь и в нем человеком аппарата, деятелем литературы, а не литератором. Мне интересно рассуждать обо всем этом, потому что общение в течение многих лет было одной из важнейших составляющих моей жизни: я ведь побывал и врачом, и писателем, и редактором, и журналистом, и профессором, и еще неведомо кем. Все эти занятия подразумевали общение и умение находить контакт с разными людьми. Сразу же скажу, что одним из самых ласковых, но неискренних людей, встретившихся мне на жизненном пути, был Олесь Гончар. Одним же из самых искренних моих знакомых, обладавших в то же время фантастически скверным характером, был Павло Архипович Загребельный. Странное дело, Павло бывал скрипуч и капризен, иногда манерен до неприличия, но личность его всегда притягивала и прикрепляла к себе. Он, мне кажется, был из породы одиноких охотников, любителей уединенных раздумий. Но при этом он, настоящий писатель, человек творческий, долгое время был обязан занимать высокие должности, возглавлять официальные организации, общаться с высоким начальством, подчас не уважая ни организации эти, ни начальство. Его делали царедворцем, а он постоянно срывался, поспешно реализовывал себя в книгах, потому что работа оставалась единственным убежищем от сует. Наверное, поэтому он читал и писал так много. Характер Загребельного и предписанное ему общественное положение контрастировали невыносимо; от этого на службе Павло редко бывал благодушен. Он выпускал пары в непрестанном бурчании, в приступах суетливого гнева, в умении обидеть или унизить оказавшихся рядом людей. Все это бывало публично, после чего Павло мучился, искал способы исправить содеянное и только усугублял ошибки. При этом он все понимал, объясняя свои поступки больной печенью, прошлым пленом – чем угодно, только не тем, что его жизнь не соответствовала желаниям. Еще одной нестыковкой оказалось то, что Загребельный вынужден был много общаться и не с теми людьми, с какими хотел. В украинском Союзе писателей высоко ценилось умение выпить с нужным человеком в буфете, потолковать о видах на урожай, повздыхать о нечитаных книгах, но с обязательными комплиментами в адрес очередного собеседника. Гончар был политиком и умел все это, умел обволакивать и привлекать. У Загребельного лучше всего получалось обзывать и отталкивать. Не то чтобы Павло был так уж принципиален, но он бесился от необходимости врать. Он был из крестьян, и это как раз тот нечастый случай, когда человек стал аристократом естественно, никого при этом не расталкивая и не унижая. При этом ему надо было существовать в окружении людей, многие из которых только симулировали любовь к деревне и труду на земле. Он не хотел пейзанствовать, картинно утирать нос пальцем, доказывая этим, что вышел из глубин народа, а главные свои университеты постиг на завалинке. Загребельный стал для меня в Киеве – кроме, может быть, еще Ми-колы Бажана, – едва ли не главным украинским аристократом, представителем породы, выжженной и тем не менее возрождающейся к жизни. В условиях Киева это стало трагедией глубоко уважаемого мною непростого человека Павла Архиповича Загребельного.

Политик – это ведь образ жизни и поведения; Загребельный не был политиком. Нет и не было у нас палаты лордов, где самые породистые представители нации нежились бы в лучах признания. Я согласен с историками, которые много написали о том, что одно из главных несчастий украинского народа – его безаристократичность, безэлитность. Аристократию, высшие слои интеллигенции из Украины всегда изымали – то в Польшу, то в Москву, то еще куда-нибудь, и все Бортнянские с Гоголями навсегда уходили из мест, где родились и где они были нужнее всего. На Украине было обгажено само имя аристократии, на ее место привели охлократию, власть толпы. А ведь аристократию надо беречь, создавать для нее дворянские клубы, окружать ее вниманием и заботой. Бегом бежать надо от национальных лидеров, сморкающихся в занавески.