От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Основные черта слушателя легко про­сматриваются. Это человек местный, «на­шенский». Северушка, Рябиновка, Гумешки ему известны. Места эти упоминаются за­просто, без пояснений. Кроме того, он ска­зителю свой и по общественному положению, не начальник и не подчиненный. Вер­нее всего — рудничный рабочий. Упоми­ная, что пещеру «соком завалило», рассказ­чик называет металлургический шлак про­фессионально — «соком», уверенный, что его поймут. А кое-что касательно истории или прежнего уклада жизни приходится разъяснять: «...велел в пожарную отправить — пороть, значит». Видимо, слушатель моложе сказителя, и сильно моложе. А са­мое главное, оба они — классовые едино­мышленники: оба с одинаковой ненавистью относятся к притеснителям и с одинаковым сочувствием — к трудовому народу. Скази­тель без опаски открывает рабочие «тайно­сти» и откровенно насмехается над барами и холуями. Он знает, что встретит сочув­ствие и верное понимание.

«Я думаю, что в понимании рабочих в сказы, которые мне приходилось слышать, вводились элементы какой-то серьезно­сти»,— говорил Бажов, и, воспроизводя сказ на бумаге в виде полноправного литератур­но-художественного повествования, он всем строем и тоном его старался подчеркнуть, что повествование — это не досужий вымы­сел, не выдумка, а правдивая, классово на­правленная бывальщина, быль, несущая рабочему человеку, говоря современным языком, необходимую информацию.

Сказ величав и серьезен. Цель его — не пустое языкоболтание, а передача житей­ского опыта и мудрости, добытого дорогой ценой горя и страданий многих поколений рабочих. Сказ должен быть убедительным, а убе­дительность требует достоверности.

Место, где действуют персонажи «Мала­хитовой шкатулки»,— не безликие, безы­мянные пункты, заброшенные куда-то, в некоторое царство, в некоторое государст­во. Это свое, близкое, всем известное гнездовье, имеющее свой особый лик, свою биографию, свое социальное происхожде­ние. Это Южный Урал, Полевские и Сысертские горные заводы, расположенные километрах в сорока — пятидесяти от быв­шего Екатеринбурга. «Деревню-то Горный Щит нарочно построили, чтоб дорога без опаски была. На Гумешках, видишь, в ту пору видимое богатство поверху лежало,— к нему и подбирались».

Все это рассказывается уверенно, без ого­ворок, без напряжения памяти, рассказы­вается прямым свидетелем происшедшего. Достоверность изложения прямо-таки очер­ковая. А между тем речь идет о делах двухсотлетней давности, о временах цар­ствования Екатерины Второй. Сказ не рас­сказывает, а пересказывает, а память наро­да надежней и правдивей памяти отдельно­го человека. В ней сохраняется все — от мельчайших деталей рудничного быта до повадок старика Турчанинова, одного из первых русских заводчиков.

Бажов считал, что «художественная прав­да полноценна лишь при условии, что она дается с основными признаками места и времени». Такая установка родственна принципам народного сказа.

Уральский сказ насквозь историчен, и не только потому, что судьбы героев прикреп­лены к исторической ситуации, но и в том смысле, что сказ отражает исторический процесс становления рабочей идеологии, рабочего мировоззрения.

История не только объясняет прошлое — она освещает будущее. Поэтому к фактам истории сказ относится особенно серьезно. Извращение исторической правды скази­тель посчитал бы кощунством. Сказ послу­шен ходу времен. История, как и жизнь, не имеет конца — и сказ, как правило, конца не имеет (что также резко отличает его от сказки или современной новеллы «с развязкой»). В конце, в сущности, должна бы стоять ремарка «продолжение следует». И нас не раздражают и не удивляют окон­чания такого типа: «Совсем хорошо у них дело сперва направилось. Ну, потом свих­нулось, конечно. Только это уж другой сказ будет» («Про Великого Полоза»); или: «На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет» («Каменный цветок»). Скази­тель спокойно останавливается у новой за­гадки, у нового поворота событий. Пройдет время — загадка будет разгадана, а о судь­бе героя поведают другие.

Так же, как и произведения древнерус­ской литературы, сказ не стремится замк­нуться в нечто завершенное, законченное. Он лишь небольшая часть бесконечного жизненного потока. Сказы — опять-таки вслед за древними письменными сочинени­ями — непринужденно складываются в цик­лы, из тьмы времен прорубаются все впе­ред и вперед, к свету и солнцу...

Величаво, спокойно шествует сказ сквозь годы и столетия. Фраза его мудра и долго­вечна, словно выточена из камня лазурита. Она создана не одним отдельным челове­ком. Она из года в год проверяется и шли­фуется народом. Сказитель то и дело ссы­лается на мудрость стариков, на прошлое: «Недаром, видно, говорится — на смелого и собаки не лают», «Не нами сказано — вор собаку переждет, не то что хозяина».

Пословицы и поговорки Бажов исполь­зует скупо, целомудренно. Народные рече­ния не виньетки. не цацки, а органическая составная часть его текста.