От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона

Греческий кризис и страх перед Русско-турецкой войной 1821–1822 годов поставили под сомнение вечные принципы европейского мира; эти проблемы возникли из-за событий за пределами Европы. В то же время события на местах и продолжавшиеся союзнические переговоры также выявили пределы просвещенного ви́дения европейского единства императором Александром. Исходя из российских документов умеренность и приверженность монарха законности выглядели подлинными, что продемонстрировали раскол с Каподистрией и настоятельные указания, чтобы Строганов не допустил в петербургском обществе высказываний в пользу войны и распространения экстремистских взглядов[363]. Однако в отношениях с союзниками давление, направленное на решение политических вопросов и вопросов стабильности в рамках Османской империи, также выдвинуло на первый план давние подозрения относительно целей России. Союзники также не оправдали ожиданий Александра в отношении того, что означало действовать «в концерте», на основе правовых обязательств и моральных обязанностей, кодифицированных в договорах союза. Даже в этом случае, несмотря на неоднократные разочарования, воплощенные в решениях Троппау, Лейбаха и Вероны, союзническое единство сохранилось.

Россия имела долгую историю дипломатических и военных связей с Османской империей. Военная истерия 1821–1822 годов сразу поставила под угрозу мир, установленный Бухарестским договором (1812), и представляла собой успешную попытку по урегулированию серьезного кризиса в рамках европейской системы. Александр ожидал, что союзники признают законные права России, в том числе право на защиту христиан, живущих под властью Османской империи, и право на применение военной силы для обеспечения соблюдения договорных обязательств. Эти ожидания, по мнению российских политиков, соответствовали поддержке Пруссией и Россией интервенции Австрии в Неаполь и предложению Александра о военной помощи Франции, если испанские революционеры попытались бы вторгнуться на территорию Франции. Наконец, страх перед русско-турецкой войной показал, что идея императора Александра о европейском единстве не могла быть отделена от христианских верований, которые внутри и за пределами Европы, и, конечно, в Российской империи, подорвали идеалы просвещенного универсализма и религиозной терпимости. Акт Священного союза от 14 (26) сентября 1815 года и нота посланника в Константинополе Г. А. Строганова турецкому правительству от 6 (18) июля 1821 года провозгласили идею религиозного сосуществования в отношениях Европы с Османской империей. Тем не менее кризис 1821–1822 годов выявил продолжавшиеся религиозные и националистические эксцессы: антигреческие, антитюркские, антихристианские и антимусульманские. По мере того как терпимость и космополитизм перерастали в религиозную и национальную вражду, потенциал для тотальной войны, уже очевидный в период Французской революции и Наполеоновских войн, возродился [Bell 2001]. Умеренный реформизм, который включал административно-правовые (и даже конституционные) изменения без насилия против установленного порядка, вновь и вновь будет подвергаться испытаниям.

Глава 5 Испания и европейская система (1820–1823)

Положение Испании эпохи Реставрации в европейском союзе позволяет получить общее представление о проблемах, с которыми столкнулись политические лидеры в период миротворчества с 1815 по 1823 год. Испанская революция стала первым крупным восстанием эпохи Реставрации, а в американских колониях Испании с 1808–1810 годов продолжались народные движения, вдохновленные Просвещением. Иными словами, в отношениях Испании с союзом и в политической нестабильности, охватившей саму страну и ее колонии, прослеживается уязвимость и ограниченность европейской системы, какой ее замыслили российские дипломаты и император Александр в годы после Венского конгресса. Задолго до того, как великие державы (за исключением Великобритании) коллективно признали Испанскую революцию угрозой, оправдывающей вмешательство, события в Испании начали нарушать реализацию замысла миротворцев.