Так или иначе, как и роман, мениппея – жанр, открытый будущему59
. Поэтому поиск (или затаптывание) его следов исключительно в далеком прошлом, – занятие не всегда плодотворное.1
См.:2
Это обозначение выявленной М. М. Бахтиным дискурсивной традиции, предложенное Н. С. Автономовой в организованном «Вопросами литературы» выступлении на Круглом столе (см.: Вопросы литературы. 2010), представляется нам наиболее соответствующим его над– и межжанровой сути.3
Эту тему затрагивает и Н. Д. Тамарченко в своем исследовании «Поэтика Бахтина и современная рецепция его творчества» (Вопросы литературы, январь-февраль 2011).4
Н. С. Автономова (см. прим. 2 к наст. ст.) назвала мениппею «хрупкой конструкцией из осколков фактов».5
См.:6
См.:7
Лукиан, практически неизвестный в средневековой Западной Европе, но изучавшийся в школах Византии, стал достоянием итальянских гуманистов еще в 20-е годы XV века. благодаря посредничеству византийских ученых, таких как Михаил Хризостом (см. подробнее:8
Хотя о римской сатире или сатуре как таковой писали уже авторы итальянских поэтик Скалигер (1561) и Робортелло (1548).9
Впрочем, именно во Франции на рубеже XVI–XVII веков И. Казобоном была предпринята первая попытка осмыслить жанр «менипповой сатиры» в историческом аспекте: Isasi Casauboni de satyrica Graecorum poseí, et Romanorum satira libri duo. О Казобоне и об антипапском памфлете Бахтин знал (см.:10
11
См. с. 142 указ. соч.12
У Бахтина они так и фигурируют – с маленькой буквы. Как жанровое обозначение.13
«Менипп и его сатира – псевдоним гораздо более существенных, бессмертных идей и принципов восприятия мира…», – точно заметил В. Н. Турбин (14
Н. К. Бонецкая, крайне предвзято трактующая философское наследие Бахтина (см.:15
В дополнение к мемуару В. Н. Турбина – мемуар автора этих строк, также связанный с Турбиным: в конце мая – начале июня 1965 года, то есть до публикации книги о Рабле, первокурсница, прочитавшая по наущению доцента Турбина «Проблемы поэтики Достоевского» и с трудом понимавшая, что же такое «полифония», обратилась за разъяснением к лектору. Турбин ответил загадочно: «Михаил Михайлович как-то мне сказал: „Никто так и не понял, что все это написано о Евангелии…“».16
Оно зафиксировано в увидевших свет после смерти философа текстах, объединенных публикаторами в группу «Дополнения и изменения к Рабле» (см.:17
См. о нем:18
О Данте Бахтин в «Дополнениях…» вспоминает лишь как об авторе «Пира» и персонаже народного анекдота («Данте карнавальный»).19
В наброске «К философским основаниям гуманитарных наук» постановка Бахтиным «проблемы серьезности» конкретизируется словами: «элементы страха или устрашения, изготовка к нападению или к защите…выражение неизбежности, железной необходимости, категоричности, непререкаемости» (20
Там же. С. 81.21
См.:22
Не стоит даже оговаривать тот факт, что «карнавализованный» Достоевский Бахтина – дополнение трагедийного Достоевского в интерпретации Вяч. Иванова.23
Указ. изд. С. 115.24
Поэтому даже его самые доброжелательные сторонники должны были указывать на то, что карнавал – не голая антитеза, а площадное дополнение церковного ритуала (самым наглядным в этом плане в позднесредневековой и ренессансной католической Европе был праздник Тела Господня).