От солнца к солнцу

Поднимались на Сахарную сопку, которую давно бы надо переименовать в Нефтяную: вся ее сахарно-светлая песчаная макушка, все склоны в вышках и качалках.

Спускались к морю, к буровым, которые подошли уже вплотную к воде и шагнули бы дальше, как в Баку, если б не буйный штормовой характер Охотского: оно погрознее Каспийского. Но в этот час море спокойно. И пустынно. Лишь бежит в одиночестве катерок, спеша куда-то по своим делам.

— Сейсмологи, — говорит, показывая на катер, наш спутник.

Сейсмологи, специалисты по землетрясениям? Что им тут делать?

— Разве у вас бывают землетрясения? — спрашиваю.

— А мы их сами время от времени устраиваем… Нефть ищут по-всякому. Есть и сейсмический поиск, один из вернейших. Надо потрясти землю, рвануть взрывчатку. И сейсмографы запишут волны от взрыва. А уж по ним, по волнам, по их характеру, как они легли на ленту, несложно определить, какова тут структура земной коры — нефтеносная или «пустая». Катерок вон тот — сейсмическая станция. Вышел с аппаратурой взрывы слушать. Рвут и на суше и на море.

Долго ехали лесом. Буровые и в лесу. Они теснят деревья, верхушки которых печально наклонены — все в одну сторону, по ветру, а он тут всегда с моря. Мы попали в Оху в жаркую душную погоду, и только по этим никогда не разгибающимся верхушкам деревьев могли прочесть здешнюю жестокую «розу ветров».

И снова поднимались на сопку. Она в стороне от других. Возвышается над всеми своей остро заточенной, прокалывающей облака макушкой. Они, облака-то, и не дают разглядеть сразу буровую вышку, которая там, на самом верху, как бы слилась с сопкой, став ее естественным продолжением. Эта буровая — разведочная. Она на переднем клине новой поисковой площади. Ищут нефть глубокого залегания. Просверлили сопку сверху донизу, но до нефти еще не добрались, идут глубже, глубже.

Мы приехали в неурочный час. Бригада буровиков потеряла давление. То есть скважина потеряла давление, а мастер искал, куда оно девалось. Где-то на глубине, видно, пробило трубу. И нужно поднять, просмотреть все 78 бурильных «свечей», а в каждой «свече» по две-три длинных трубы.

Мастер нервничал, сердился, изливал душу приехавшему с нами секретарю горкома:

— Черт те что, товарищ секретарь! Опять глинистый раствор с опозданием привозят. Вы ж знаете, нам без него — как без крови. И турбобур стоит, лопасти не вращаются, и долота не охладишь, и скважины не прочистишь. Нельзя нам без глины, без раствору. На чем экономят? На глине? На крови нашей экономят? Во сто раз дороже обходится, когда вся буровая на простое. И с турбобурами — то же. Материк не обижает, наилучшую технику шлет. Что в Баку, что на Сахалине — никакой разницы. Лежат на складе турбобуры, а сюда запасные не дают, на голодном пайке держат. Опять же экономия — с кровью! И ремней не хватает для прокладок. А на складе — до потолка! Требуешь, начальство недовольно. Не давите, говорят, на нас, сами знаем. Что ж сидеть под колодой и помалкивать, товарищ секретарь?

Кто-то крикнул:

— Есть! Нашлась!

Нашлась эта маленькая дырочка, съевшая давление. Трубу сменить — дело нехитрое, и мастер подобрел. Улыбнулся. И тут выяснилось, что он гораздо моложе, чем казался, когда был в сердцах.

Подошел к рычагам, крикнул бригаде:

— Ну, понеслись!

Сейчас там, на глубине 1814 метров, турбобур, послушный мастеру, повинуясь его рукам, вздрогнет, наберет обороты и заставит долото вгрызаться в породу.

— Сколько бурите за сутки? — спросил я мастера.

— Когда семь метров, когда пяток, когда один…

— Один метр — за сутки?

— При эдакой породе и то неплохо. Кремень! Ничего, прогрыземся. Чую, нефтью пахнет!

Наш спутник сказал:

— Пора на Тунгор. Доедем — свечереет.

И я понял, что, пока мы находились на этой буровой, он думал про другую, про ту, где бушует пламя.

Весь день мы видели в стороне, где озеро Тунгор, зарево и черное облако дыма. А сейчас, когда подъезжали к Тунгору, зарево начало вдруг бледнеть, бледнеть. Совсем исчезло. А с ним и облако.

— Кажется, погасили!

То, что открылось нам на Тунгоре, напоминало дорогу, по которой мы ехали на Камчатке к вулканам. Такой же серый песок, выброшенный из глубины земли. Обожженные и обгоревшие деревья. Скрюченные, как вареные макароны, трубы. Пахнет гарью.

Вокруг скважины песчаная гора с широкой и глубокой впадиной. Это как кратер. На дне его плещется еще пламя. Газ еще прорывается, но на последнем своем издыхании. На него силой воды обрушили тысячи тонн породы, и он задавлен.

По краю кратера — люди. Две недели держали они здесь битву. Усталые, много дней не спавшие, обрызганные грязью, мокрые. Но победившие. Сейчас смеются, шутят. Будто и не было двух этих трудных недель. Кто-то, увидев фотокорреспондента, говорит весело:

— Вот не знали, что приедете. Могли бы подождать вас часок. Великолепный пропал у вас кадр…

— Почему пропал? — откликнулся другой. — Можно позаимствовать у Кирилла Ивановича. Он снимал в самый момент выброса пламени. И при этом пострадал. Поскользнулся, ногу вывихнул. Лежит дома.